— Отстань. Я сам.

Войдя в кабинет, старик сразу включил свой компьютер, сталчто-то искать. Нашел, позвал Зубова, ткнул пальцем в монитор.

— Читай, Ваня, вот этот абзац.

«И они сказали нам сухими словами протокола, что этот мозгслишком много работал, что наш вождь погиб потому, что не только кровь своюотдал по каплям, но и мозг свой разбросал с неслыханной щедростью, без всякойэкономии, разбросал семена его, как крупицы, по всем концам мира, чтобы капликрови и мозга Владимира Ильича взошли потом полками, батальонами».

— Что за бред? — спросил Зубов.

— Траурная речь товарища Каменева на похоронах Ленина.Опубликована в «Правде» и в «Известиях» 27 января 1924 года. Это так, вкачестве комментария к нашему разговору. Все, хватит об этом. Через три днялетим к Соне.

Зубов решил, что ему померещилось, и на всякий случайпереспросил:

— Федор Федорович, простите, что вы сказали?

— Летим в степь, обычным утренним рейсом, и никому знать обэтом не нужно. Пусть будет сюрприз.

Иван Анатольевич тихо присвистнул.

— Шеф за такой сюрприз мне голову оторвет.

— Он оторвет, я назад приставлю.

Москва, 1922

Валя Редькин проспал восемнадцать часов. С утра в комнатупроник Миша, принялся с громким рычанием катать игрушечный автомобиль. ЯвиласьМарго, она прыгала по одеялу, щекотала Вале пятки, дергала его за нос и за уши,пыталась угостить, упорно протискивала сладкий обмусоленный сухарик ему в рот.Измазала ему лицо, обсыпала подушку влажными крошками, но Валя не реагировал.Спал. Несколько раз заходила Таня, проверяла пульс. Он бился медленно, почтикак в летаргии.

Михаил Владимирович вернулся из больницы в десятом часувечера. Его встретил Андрюша. Обнял, поцеловал. Давно уж такого не было. Испиртным от него совсем не пахло.

— Пап, я ушел из театра.

— Почему?

— Надоело. К тому же она оказалась дурой.

— Айрис? Я слышал, она талантливая актриса.

— Да, на сцене она бывает хороша. Иногда. Но в жизни онапошлая, скучная дрянь.

— Андрюша, так нельзя говорить о женщине, ты по ней с умасходил совсем недавно. Ты пить стал из-за нее.

— Пил я потому, что там, в ее кругу, нельзя без этого. Такойстиль жизни. Если ты яркая художественная натура, обязан пить. Я больше небуду. Противно. Голова болит, тошнит. Я переболел. Это было вроде кори.

— Что-то случилось?

— Да ничего особенного. Она сказала, что станет спать сомной, если я добуду для нее твой волшебный эликсир.

— Может, она пошутила?

— Не знаю. Мне все равно.

Прибежал Миша, босиком, в ночной рубашке, подпрыгнул,обхватил деда руками и ногами, заговорил быстро, возбужденно:

— Дед, дед, слушай, какие творятся чудеса! Марго слопала всесухари, теперь у нее в животе забор, она не может сделать большие дела. Нянясама на ножки встала, мы договорились, я буду учить ее ходить по настоящему.Рыжий Валька спит, колдунище злой Окакул заколдовал его, мама пробоваларасколдовать — не получилось. Марго прыгала, прыгала, потом спать легла, прямок Вальке на подушку.

— Окакул — это оракул Дельфийский, — пояснил Андрюша.

— Да, я знаю. Он что, заходил сегодня?

— Звонил, час назад. Таня с ним говорила.

— Мама сказала, чтобы он ни за что, никогда не приходил,держался от нас подальше, а то ему не поздоровится. Он злой, плохой и ложкиворует, — быстро, на очередном зевке, пробормотал Миша.

— Ну, положим, она этого не говорила, — Андрюша хмыкнул. —Дельфийский спросил, не у нас ли Редькин и когда ты вернешься. Таня сказала,да, у нас, но он болен, спит. А ты вернешься не раньше полуночи. И сегодня мыгостей принимать не готовы.

— Он напрашивался в гости?

— Ну да, ему зачем-то срочно понадобились сразу и ты, иРедькин.

— Потому, что он рыжего Вальку заколдовал. Теперь боится,что колдовство кончится, Валька проснется, пойдет за тридевять земель, втридесятое царство, найдет дуб, на дубе утка, в утке яйцо, в яйце иголка, виголке Окакула смерть! — Миша произнес это звучным басом, вытаращил глаза искорчил страшнейшую рожу.

— Ты откуда знаешь? — серьезно спросил Михаил Владимирович.

— Няня рассказала. Только у нее в сказке Окакула зовутКощей, а Вальку — Иван-царевич.

— Подожди, Миша, стало быть, няня сегодня ходила в валенкахи еще сказки тебе рассказывала?

Миша зевнул, потерся лбом о плечо деда.

— Сначала она спала и спала. Потом у нас был разговор оченьсерьезный. Я сказал, ты зачем лежишь, вставай! Она сказала, я хвораю, Мишенька.Тогда я сказал, а вот если я тебе подарю своего медвежонка, встанешь? И дажевсю железную дорогу подарю. Няня сказала, что мне с тобой делать? Ладно, так ибыть, поживу, не помру. Принеси валенки. Я валенки принес, ей на ножки надел,мы стали играть, будто я взрослый, а няня ребеночек, и я учу ее ходить. Потомона опять легла и рассказала мне сказку.

Передавая диалог в лицах, Миша говорил за няню жалобнымтонким голоском, а за себя — басом, медленно и рассудительно.

— Пап, она правда поднялась сегодня, — подтвердил Андрюша, —ей лучше. Миша, пойдем, я тебя уложу, дед усталый, голодный, ты даже разутьсяему не даешь.

— Все равно спать не буду, пока мама не вернется, —пробормотал Миша сквозь долгий зевок.

— Куда она ушла? — спросил Михаил Владимирович.

— На день рожденья к какой-то барышне сокурснице, — Андрюшавзял наконец сонного Мишу на руки. — Папа, я его уложу, ты иди поешь, там вкастрюльке перловый суп, разогрей.

— Да, хорошо. Что за барышня?

— Не знаю. Таня вернется, расскажет.

Первым делом Михаил Владимирович зашел к няне. Она дремала,но сразу открыла глаза.

— Ранехонько ты сегодня. Полуночи нет еще, а ты уж дома. Ну,зажги лампу, погляжу на тебя. Сядь ближе. Исхудал, нос да глаза остались, —няня провела ладонью по его щеке. — Фу, колючий! Бороду растишь, что ли?

— Нет, просто бреюсь редко. Лезвие затупилось, нового недостать. Пробовал скальпелем, порезался.

— А, тогда уж ходи бородатый. Да оставь ты мой пульс, пустируку. Лучше мне, и так разве не видишь?