— Вижу. Миша сказал, ты вставала сегодня, даже ходиланемного.

— Куда мне ходить? Ноги не держат, да валяться уж надоело.Коли не прибирает меня Господь, так придется встать. А ты чего сидишь? Иди,горячего покушай, весь день, небось, на сухом пайке. Свет потуши, я спать буду.

Михаил Владимирович поцеловал ее, вышел, прикрыл дверь и вкоридоре встретил Валю. Лохматая рыжая шевелюра в тусклом свете лампы пылала,как огненный нимб. Старая профессорская пижама была велика ему, штаны онподвернул, шел, покачиваясь, едва переставляя тощие босые ноги. На руках ондержал хмурую, всклокоченную Марго.

— Доброе утро, — просипел он и откашлялся, — эта красоткачуть не задушила меня в своих объятьях. У нее, кажется, какие-то проблемы сжелудком. Мне пришлось пережить настоящую газовую атаку.

Марго вцепилась в пижамную куртку и на профессора несмотрела.

— Ну, кто обожрался сухарями? Стыдно тебе? Я вижу, стыдно,пузо болит. Иди сюда, горе мое.

Издав негромкий жалобный крик, обезьянка перепрыгнула кМихаилу Владимировичу на плечо, потерлась щекой о его шею, что-то пропищала наухо и шлепнула ладонью себя по животу.

— Который теперь час? — спросил Валя.

— Одиннадцатый.

— Вечера? — Валя потер кулаками глаза. — Сколько же я спал?

— Сколько нужно вам было, столько и спали. Чуть меньшесуток. Как чувствуете себя?

— Не знаю. Михаил Владимирович, мне неловко, я тут у васрасположился, как у себя дома. Сейчас вот умоюсь, с вашего позволения, чаювыпью и отправлюсь восвояси.

— Что, пешком до Сретенки? Ночью? Трамваи уж не ходят, ашофера я отпустил. Оставайтесь до завтра.

— Останусь, не откажусь.

Валя отправился умываться. Михаил Владимирович поставил напримус кастрюльку с супом, сел, вытянул ноги, закрыл глаза. Не хотелось ни очем думать. Впервые за многие месяцы отпустили два главных страха, за Андрюшу иза няню. Как бы там ни сложилось дальше, сейчас надо просто отдохнуть.

Он сидел, припав затылком к стене, и незаметно задремал.Казалось, в таком спокойном, расслабленном состоянии должно сниться нечтохорошее, но приснился оракул Дельфийский, декламирующий со сцены текст доноса,нараспев, как стихи.

«Таким образом, бесценная жизнь великого Ленина подвергаетсяопасности в руках самоуверенного, бездарного шарлатана».

Оракул в белой тоге, с лавровым венком на голове, помещалсяна вершине сложной живой пирамиды. Пифии, одетые в красные гимнастическиекостюмы, размножились из трех до дюжины. Нижние сидели на шпагатах, средниеизогнулись крутыми дугами, опирались ладонями и ступнями на головы нижних.Третий ярус стоял на втором, образуя из поднятых рук и ног нечто вродепятиконечной звезды. Звезда служила Дельфийскому постаментом.

«Посредством парапсихической волновой энергии удалосьпроникнуть в подсознание Свешникова и расшифровать его истинные намерения».

Публика отвечала овацией на каждую фразу. В зале не было ниокон, ни дверей. За сценой, позади живой пирамиды и Дельфийского, угадывалосьоткрытое прямоугольное пространство, сплошь черное, наполненное ледяным ветроми гулом. Пустота звала, втягивала в себя, стало видно, как от нее исходятпрозрачные нити, и по ним, словно кровь по сосудам, движется текучее,мерцающее, переливающееся всеми оттенками цветового спектра, вещество.

Дельфийский вместе с живой пирамидой, публика в зале густоопутаны этой пульсирующей паутиной. Через нее разноцветное свечение перетекаетза сцену, всасывается мраком, исчезает. Мрак жадно пожирает свет, но неделается светлей, не может насытиться.

Михаил Владимирович метался, искал выход, и, как это всегдаслучается в страшных снах, тело не слушалось, ноги стали ватными, крик не могвырваться из горла.

Зал был полон, среди лиц попадались смутно знакомые, ноточно никого нельзя было узнать. Стоило вглядеться, и лицо оказывалоськукольным, отлитым из какого-то упругого эластичного материала, нежно телесногоцвета. Чем гуще становилась паутина, тем меньше походили на людей эти странныесущества. Наконец они слились в единую массу, и масса беззвучно исчезла, всябез остатка всосалась черной пустотой.

Михаил Владимирович очутился в старинном очень красивомзале. По стенам развешаны парадные портреты, за стеклами витрин сверкаюткороны, ларцы, какие-то сабли. Сначала Михаилу Владимировичу показалось, чтотут никого нет, но, оглядевшись, он заметил у дальней витрины два мужскихсилуэта. Оба низкорослые, худые и скроены как будто по одной мерке. Узкиепокатые плечи, широкий таз, маленькая темноволосая голова. Оба смотрели сквозьстекло на кусок металла, черный, древний наконечник копья. Один медленноповернулся.

На границе сна и яви возникла усатая физиономия, вполнеотчетливая, рябая от оспин и пигментных пятен, тяжелая, низколобая, спристальным взглядом из под широких бровей. Зрачки сузились, приобрелинормальную округлую форму, но Михаил Владимирович успел понять, чтопрямоугольник ненасытного мрака был прямоугольным зрачком, увеличеннымтысячекратно.

Что-то звякнуло, стукнуло. Профессор с трудом разлепил веки.Перед ним на столе дымилась тарелка перлового супа.

— Я тут похозяйничал, не хотел вас будить, — сказал Валя, —вот, хлеб нашел. Давайте поедим, а то сейчас помру от голода.

Михаил Владимирович покрутил головой. Шея затекла, нылзатылок.

— Такой дурной сон приснился, забыть бы его поскорей.

Валя уселся напротив, проглотил несколько ложек супа,откусил хлеб.

— Наш недавний визитер пожаловал?

— Что вы имеете в виду? Ах, ну да. То, что произошло вовремя операции. Пожалуй, это страшней и загадочней, чем случай с Линицким.

— Это нечто совсем иной природы. Никакого воздействия извне.Личный выбор. Они не приходят без приглашения.

— Если я правильно понял, для вас это не первая встреча?

Валя быстро покончил с супом, вытер тарелку хлебной корочкойи задумчиво произнес:

— Мне уже приходилось беседовать с ними. Имя им легион. Незнаю, может быть, с постояльцем чекистки Ады я встретился впервые. Он сильноизмотал меня. Но и вас, кажется, тоже не обошел вниманием. Михаил Владимирович,вы суп ешьте, остынет.

— Нет, не могу. Не лезет. Вылью назад в кастрюльку, авось непрокиснет. Очень уж гнусный был сон. Товарищ Гречко донос на меня настрочил.

— Во сне или наяву?

— Наяву, конечно. Сегодня приходил Бокий, ознакомил меня.Вроде бы мелочь, но вот приснился оракул, как он читает этот донос со сцены ипублика аплодирует.