— Расскажите подробно.

— Что там написано?

— Нет, это вовсе не интересно. Сон расскажите, пока незабыли.

Михаил Владимирович рассказал. Валя слушал, внимательнослушал, иногда кивал, качал головой. Потом молчал несколько минут, наконецпроизнес:

— Музей.

— Что вы имеете в виду?

— Зал с портретами и стеклянными витринами. Попытайтесьвспомнить.

— Думаете, во сне отпечаталось нечто реальное, из прошлого?

— Почти уверен. Вас мучает какое-то воспоминание. Подумайте,какая может быть связь между доносом Гречко, музеем и Кобой?

— Вожди новых масс… Самых глубочайших низов человечества, —чуть слышно пробормотал Михаил Владимирович. — Вена, зима тринадцатого года.Впрочем, нет, ерунда.

— Вовсе не ерунда. Коба был в Вене в январе-февралетринадцатого, писал там эссе по национальному вопросу.

— Что, правда? Валя, вы не шутите? Господи, я так надеялся,что ошибаюсь, так надеялся…

— Можете спросить у кого угодно, это не секрет. «Марксизм инациональный вопрос», так, кажется, называется его опус. Между прочим, именнопод ним он впервые подписался «К. Сталин». Коба Сталин. Потом уж он сталиспользовать свое настоящее имя, Иосиф.

— Почему он писал труд по национальному вопросу именно вВене?

— Ну, по официальной версии, ему требовалось ознакомиться сработами немецких и австрийских социал-демократов.

— Разве он читает по немецки?

— Не знаю. Думаю, да. Он прожил в Вене почти два месяца.Любопытно, как удалось ему пересечь границу, будучи вне закона, в розыске, бездокументов? Зачем понадобилась такая рискованная дорогостоящая поездка, еслибольшинство работ немецких и австрийских социал-демократов были доступны вРоссии? Можете себе представить Кобу в венской библиотеке? Впрочем, вы виделиего в другом месте. В музее. Еще экзотичней. Что за музей? Каким ветром еготуда занесло? — Валя откинулся на спинку стула, прикрыл глаза.

Михаил Владимирович машинально сжевал кусок хлеба, глотнулостывшего мятного чаю, глухо откашлялся.

— Хофбург. Хранилище королевских сокровищ, кажется.Почерневший кусок металла за стеклом — копье Лонгина. В Евангелии от Иоанна:«…один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода».

— То самое копье? — Валя открыл глаза, встрепенулся. —Бывший семинарист Коба вполне мог полюбопытствовать. Ну, а кто второй?

Чайник вскипел. Михаил Владимирович встал, аккуратно вылилсуп в кастрюльку, наполнил теплой водой рукомойник, принялся мыть посуду.

— Давайте уж я, вам нужно беречь руки, — сказал Валя.

Профессор как будто не услышал, машинально тер тарелкумокрой тряпочкой. Память наконец сжалилась. Он сумел восстановить из обрывковвсю сцену.

Он, Эрни и Хот вошли в зал. Кроме двух молодых людей удальней витрины, посетителей не было. Музей скоро закрывался. «Простите, наминуту я вас покину», — сказал Хот.

Они с Эрни стали разглядывать какие-то короны и копье. Хотбыстро направился к молодым людям, поговорил с ними, потрепал каждого по плечу.Вернулся и с мягкой мечтательной улыбкой произнес: «Наши мальчики. Поэт ихудожник. Вожди новых масс…»

«Вожди» выглядели такими жалкими, что это прозвучало какочередная глумливая острота. Позже Эрни кое что объяснил, совсем немного, нодостаточно, чтобы те два лица надолго врезались в память, как и все прочее, чтобыло так или иначе связано с господином Хотом.

Михаил Владимирович молча перемыл всю посуду, разложил поместам. Валя не трогал его. Лишь когда профессор сел, закурил, Валя решился ещераз спросить:

— Кто второй, вспомнили?

— Австриец, бедный провинциал, лет на десять моложе Кобы.Дважды провалился в Венскую академию, так что художник он такой же, как Кобапоэт. Как же его звали? Хиклер? Гиплер?

Вуду-Шамбальск, 2007

Соня и Дима в третий раз подходили к крыльцу отеля, но неподнимались на ступеньки, шли дальше, по кругу, потом мерили шагами аллеюжидкого сквера, туда, обратно. Было темно, фонари горели тускло, сыпал крупныйредкий снег. На плече у Димы висела Сонина сумка. Они гуляли сорок минут, и завсе это время Соня произнесла всего одну фразу:

— Прости, у меня нет сил разговаривать.

Когда они в четвертый раз приблизились к крыльцу и швейцароткрыл перед ними дверь, Дима сказал:

— Пойдем спать. Первый час ночи.

Она молча помотала головой.

— Ну, хорошо, давай еще кружок. Ты не замерзла?

— Нет.

— Тебе страшно оставаться одной ночью в этом идиотскомотеле? Хочешь, я буду спать в твоем номере, в гостиной, на диване?

— Спасибо. Не надо.

— Я не храплю. И мне самому так спокойнее. В твой номерЛойго вряд ли явится ночью.

Соня остановилась у скамейки, достала из кармана сигареты.

— Чтобы Лойго не явилась к тебе, достаточно повеситьтабличку «не беспокоить» и запереть дверь. Там есть защелка, она снаружи неоткрывается.

Дима перчаткой стряхнул со скамейки снег, поставил сумку,щелкнул зажигалкой.

— Табличку я повесил и дверь запер на защелку. Я всегда такделаю в гостиницах на ночь. Наверное, все-таки можно открыть снаружи. Проверим,когда вернемся. И если да, то я точно буду ночевать у тебя в гостиной, надиване.

Соня опустилась на скамейку, минуту молча курила, потомравнодушно произнесла:

— Можно открыть, нельзя, какая разница? Ладно, пора спать.Завтра вставать в семь.

Они вошли в ярко освещенный холл. Их встретила бессменнаяадминистратор, засверкала улыбкой, подняла руки, изображая гостеприимныеобъятья.

— Добрый вечер. Вот, пожалуйста, ваши ключики. Спокойнойночи, приятных снов.

Дима взял ключи и спросил:

— Скажите, я могу быть уверен, что горничная Лойго иликакая-нибудь другая горничная не ворвется опять ко мне в номер ночью?

— То есть вы хотите сказать, заказик отменяем?

— Какой заказик?

— Господин Савельев, но вы же сами заказали эротическиймассаж и просили, чтобы опять была Лойго, как в прошлую ночь, — администраторшапропела это тем же сладким голосом, не изменив интонации.