Она сбежала по ступенькам и отворила подъездную дверь навстречу ветру.

Словно ее ударили под дых.

Дети на улице были одеты кое-как. Многие в том, в чем ложились спать: футболки, трусики. Лед поскрипывал под подошвами шлепанцев и домашних тапочек. Но школьники не обращали внимания на холод.

– Вы же окоченеете! – вскрикнула Марина.

Лица детей были безучастны и пусты. Глаза угасли. Они не слышали Марину, поглощенные мелодией, играющей в головах, дудочкой Гамельнского крысолова.

Яна Конькова, Айдар Тухватуллин, Лиля Синица – все они были вытащены из кроватей, теплых спален и порабощены демонической силой.

Марина сорвала пальто, укутала Настю Кострову. Отдала Яне шарф. Дети чуть покачивались и смотрели сквозь учительницу. Ледяные пальцы Насти окольцевали запястье. Девочка потянула Марину, поторапливая, странная процессия тронулась, хрустя снегом.

Через вымерший город, мимо стройки, Сбербанка и Россгосстраха, черных лип. Марина держала Настю за руку, дети маршировали цепочкой сзади, как цыплята за курицей-наседкой. Они не реагировали на расспросы, и Марина замолчала.

У мемориала снег таял, змеясь ручьями. Холм разделся до жухлой травы и суглинка. Словно в недрах работали гигантские батареи. Тут царило душное африканское лето. Воздух гудел комарами. Рыжевато-серые мухи роились над лестницей. Опускались на бледные лица детей. Ваза Стопфольда не просто отравляла своим присутствием Горшин; она на свой лад переиначивала климат.

«И с этой мощью ты собиралась бороться солью и жалким ножом?»

Школьные окна горели янтарным светом. Тончайшая прозелень растеклась по фасаду, как прожилки мушиных крылышек. Фиолетовый океан небес бороздила полная луна, повторяясь отражением в зрачках учеников. Хотелось прикрыть им глаза, прогнать оттуда серебристое наваждение.

Одна-единственная туча набухала над крышей.

Марина утерла пот, попыталась справиться с дрожью. Слух уловил приглушенные крики. Кто-то окликал ее по имени-отчеству. Марина остановилась, и Тухватуллин, запрограммированный скорее попасть в школу, налетел на нее.

За решетками в кабинете информатики мельтешили две фигурки.

– Паша? Нестор?

Самотин и Руденко колотили в стекло кулаками.

– Уходите! Уходите! – жестикулировали они.

Конечно, ей надо было уходить.

Парадная дверь распахнулась настежь.

– Это ловушка! – закричал Паша.

Марина зажмурилась на мгновение. Бог Моисея, ревнующий свой народ к золотым тельцам… Его гнев пригодился бы Горшину сейчас.

Настя подергала за рукав.

Соратники по несчастью голосили из темницы, не понимая, что все было предрешено заранее. И нельзя переписать судьбу.

– Иду, солнышко.

Марина оглянулась на город, распластанный у подножья холма. И вошла в здание, не отпуская Настиной руки.

В вестибюле клубился туман. Пахло жженым сахаром, халвой. За пеленой испарений зыбко изгибались стены. Вахтерша Римма оцепенела на дежурном посту.

Семиклассники, повинуясь чужой воле, побрели строем к лестнице. Лишь Настя не бросила учительницу. Она стала ее проводницей в этой новой школе. Мглистые коридоры шуршали и поскрипывали, продуваемые горячим ветром.

В дверном проеме справа Марина увидела Любу. Библиотекарь таращилась на монитор выключенного компьютера. Мухи ползали по ее волосам. Изумрудный плющ обвил книжные полки.

Джинн создавал пародию на учебный процесс. С окаменевшей вахтершей, с бессмысленным бормотанием, доносящимся из кабинетов, буханьем баскетбольного мяча в спортзале. Забавы ради он заставил школьников и одурманенных педагогов участвовать в этой скверной постановке.

Ноги Марины подогнулись.

За стеллажами прошествовал вальяжно лев. Самый обычный лев, как в передачах National Geographic, находился в библиотеке с Любой! От страха кружилась голова.

Не сопротивляйся, – зашептало где-то в лобных долях, – прими как должное. Это было начертано на твоих ладонях. Библиотечный лев, лето посреди зимы, школа, построенная на фундаменте старого проклятия.

Настя напомнила о себе, тряхнув вялую кисть учительницы.

В приемной сосредоточенная секретарша Ира калечила маникюр. Пилочка стесала ногти вкривь и вкось и добралась до мяса. Кровь капала на документы.

– Александр Александрович готов вас принять, – отстраненно сказала Ира.

Настя и Марина вошли в директорскую, дверь затворилась сама собой.

Костров стоял у окна, спиной к визитерам. В руке он держал дрель с длинным устрашающим сверлом. Провод исчезал за шкафом. Настя, отпустив запястье учительницы, покорно удалилась в угол и там застыла.

– Что происходит? – спросила Марина.

– А как ты считаешь?

– Вы извлекли вазу из подвала, да?

Костров повернулся. Но это был не Костров. Лицо директора сидело на древнем чудовище, как плохо пригнанная маска. Оно вздувалось парусом, чавкало, когда шкура отклеивалась от мяса. Веки словно зажарились и черной коркой обрамляли остекленевшие глаза. Правый глаз закатился, левый буравил гостью.

Марина отпрянула.

– Я не нравлюсь тебе? – спросила тварь. Палец Кострова нажал на кнопку, запуская сверло.

– Ты…

– Ужасен? – ухмыльнулась тварь, прицеливаясь дрелью.

– Неуместен, – выговорила Марина. Губы Кострова оттопырились, оголяя кровоточащие десны. По надетой наизнанку водолазке ползали мухи. Он походил не на божество с древнеассирийских барельефов, не на демона из сур Корана, а на идиота.

Дрель выключилась.

– Что… ты… сказала?

Слюна пузырилась в бороде.

– Тебе нет места в XXI веке, – голос Марины твердел с каждым словом. Страх отступал, сменяясь яростью. – Ты – долбаная сказка! Друг Аладдина!

– Я – Шайтан!

Вонь разложения обрушилась на Марину вместе с ревом.

– Я – лев, я – змея, я – свет, я – тьма!

Костров смел со стола папки и монитор компьютера. Сверло указало на Марину.

– Я хожу по небу и повелеваю в аду!

– Ты боишься соли, Хоттабыч.

Кулак врезался в стол, и столешница разломилась, вздыбившись краями.

– Ты увидишь, кто я. Ты будешь жить, пока не уразумеешь. Этот город – мой, и я утоплю его в крови.

– Какой дешевый пафос. – Марине нечего было терять. – В Википедии написано, джинны питаются навозом.

– Ложь, – зарычала тварь, прорубаясь сквозь массивный стол, как сквозь картон. На пол сыпалась щепа. Марина закрылась руками. – Утром, – понизил голос лже-Костров, – горожане проснутся и не обнаружат своих отпрысков. Они придут на холм, но дети будут мертвы.