шестой – экзогенные процессы, выше эндогенные, на двадцать девятом значился прочерк. Тридцатый этаж отдан под залы – строение Земли, а тридцать первый – истории развития точных и естественных наук в МГУ.

Лифт поднял меня на тридцатый этаж. Створки лифта распахивались прямо внутри зала, но из-за темноты я сразу не могла понять, где оказалась, а для обернувшихся ближайших спин присутствующих наверняка предстала явлением в лучах света – инопланетянкой, свалившейся в этот неизвестный мне новый (а точнее, сильно старый) мир.

Запахи, звуки, скрип паркетной доски напоминали мне самый старый краеведческий музей в Нижнем. Когда шаги по половицам передают привет истории – тысячам отпечатков ступней, что давили тот же пол в прошлом. Может, именно сейчас я стою на той самой паркетной доске, чьих молекул касались подошвы обуви великих.

С потолка, между перил ротонды, на меня смотрела сверху вниз красная рубиновая звезда.

Или алая?

Двигаясь вдоль стен, я пыталась не привлекать к себе внимание. Зал ломился от желающих послушать доклад о стапятидесятиметровом кактусе Аллы, и на мое появление из лифта перестали оборачиваться, к тому же на сцене уже была докладчица.

Она стояла к залу спиной в колонне бьющего с пола, а не с потолка рассеянного золотого луча света, оставаясь теперь единственным ярким пятном, когда свечение ее прожектора рассеяло мое – лифтовое.

Выглядывая из-за спин, мне удалось найти свободный уголок стула, с которого седовласая дама вежливо сдвинула себе в ноги стопку литературы, на корешке каждой из книг я заметила имя автора: Воронцова А.

Сегодня Алла была одета не в свои стандартные крапивьи юбки с вышивкой или балетки. На ней был строгий черный костюм из узких брюк с небольшими разрезами вдоль лодыжек. Огромная красная блуза, рукава с разрезом которой опускались под ноги Воронцовой.

Почему-то я сосчитала ленты: их оказалось по три с каждой стороны. Как она не боялась запутаться в них своими тонкими шпильками каблуков, пока оборачивалась в зал… пока я двигалась левее и правее между спин, пока наши с ней взгляды наконец не встретились, причем Алла точно знала, куда ей смотреть – где нахожусь в этом месиве тел именно я.

Вот только на сцене была не Алла.

– Яна? – прошептала я.

Неужели после выходки с похищением Кости Алла испугалась даже самостоятельно зачитать доклад про свой кактус и заставила выступить вместо себя ассистентку?

– А так можно, – спросила я женщину рядом, – чтобы доклад читал кто-то другой?

– Кто другой? – переспросила обладательница книг Аллы. – Доклад читает сама автор – Алла Воронцова. Вот же она, прямо перед вами.

– Нет, это не Алла. Эту девушку зовут Яна Перова. Она работает у них в доме помощницей.

– Милая девушка, вы путаетесь! Я преподавала в Сорбонне у мадемуазель Воронцовой. Алла защитила пятилетний курс программы генной инженерии за месяц обучения. И на сцене определенно она – моя лучшая и самая молодая аспирантка Алла Воронцова.

Пока остатки моего сознания растаптывались каблуками девушки, которую все считали Аллой, я боролась с желанием перевернуть табличку за веками стороной «закрыто».

Не было Кости, не было Аллы… не было даже кактуса! А была ли тогда я… может, пора позвонить маме и одолжить у нее пару тяпок?

Яна, ну или та самая персона, что стояла на сцене, осматривала взглядом аудиторию. Никто не вмешивался, никто ее не поторапливал, пока она безотрывно смотрела в одну точку. В точку на моей голове, ставшую черным микроскопическим пятнышком в ее микроскопе.

Зачем настоящей Алле Воронцовой притворяться «прислугой» и кто такая Алла со слуховым аппаратом, которая чуть было не вышла замуж за Костю? И где, в конце концов, сам Костя?!

Мое состояние походило на опьянение или отравление. Отравление то ли правдой, то ли ложью. Бил озноб. На лбу выступила испарина. Кончики пальцев дрожали, и я постоянно сглатывала слюну, чтобы меня не вырвало.

Из комиссии, сидевшей в первом ряду, раздался голос:

– Мы слушаем вас очень внимательно, Алла Сергеевна, продолжайте!

«Алла Сергеевна…» – затошнило меня так сильно, что пришлось открыть рот и часто-часто начать дышать. Они назвали Яну, мою Яну, Аллой Сергеевной!

– Благодарю, Лев Яковлевич.

За спиной докладчицы на проекционном поле высветилось уравнение. Женщина рядом со мной – преподаватель из Сорбонны – перелистнула страницу распечатки, по которой следила за презентацией.

И половина зала тоже.

Уравнение выглядело странно. Это была не наука. Это была смесь всех существующих наук и, наверное, еще таких, о существовании которых я не подозревала.

«Яна» поднесла микрофон к губам, рассказывая всем (или только мне?):

– Данная часть уравнения отвечает за временный промежуток, но так как время – единственная переменчивая мера, погрешность в определении точной даты и времени трансмедиальной реальности составляет от двадцати четырех часов до около двухсот тысяч. В некоторых случаях срок может быть увеличен в разы.

– Что приблизительно равняется году? – уточнил из первого ряда тот самый Лев Яковлевич – седой, морщинистый, с прической Эйнштейна, и взирал он на «Яну» как трехлетка на Деда Мороза с мешком подарков ему одному. – Это гениально, Алла Сергеевна. Вы переворачиваете привычный мир вещей. – Он обернулся к залу, громко провозглашая: – От суток до года, вот с такой погрешностью, друзья, уравнение трансмедиальной реальности становится истиной! От суток до года!

Сдерживая тошноту, я прошептала в сторону Сорбонны:

– Что он сказал? Вы не переведете на тупой, пожалуйста.

Поёрзав, она все-таки ответила:

– Ну, если на тупом – в уравнениях записаны события, которые только произойдут. Через сутки или максимум год. Самые сложные уравнения могут описать события, что случатся даже через десять лет.

– Будущее? Вы говорите, что она предсказывает будущее?

– На тупом, – покосилась она, – да. Только Алла Сергеевна описывает его наукой, она же не гадалка, а ученая.

– Простите, – обратилась я снова к профессорше, – что значат объекты К1 и К2 на схеме?

– Испытуемые. Участники эксперимента в ее проекте для конкурса «Сверх». Не понимаю я, конечно, почему такую серьезную работу она презентует, как школьница частной школы… но это Воронцова… Алла! Она всегда остается загадкой для нас.

«И, кажется, для нас тоже».

– Испытуемые? – переспросила я. – Подопытные кролики?

Как те лабораторные, что моя семья ела на торжественном ужине в честь помолвки мамы и папы? Только теперь… по ходу, кто-то съел меня.

– К1 и К2? – еле ворочался у меня язык. – Кто они?

– Какая разница. Они помогли науке. Сама Алла Воронцова вписала их в анналы истории!

– Они, по ходу, сами в полном анале…

К1 и К2 – что еще это могло быть, если не «Костя» и «Кира».