буду в Нижнем. Нужно возвращаться. Восстановиться в школе.

– Все правильно. Бросать нельзя, – согласился Костя.

– А ты? – боялась я спросить его напрямую, как будет продолжаться наш роман, когда он останется в Москве или вернется в Калининград.

– Уверен, в Нижнем Новгороде кому-нибудь пригодится айтишник с запатентованной программой Умного дома и проектом прозрачных нанокамер.

– В Нижнем? Ты поедешь в Нижний?

– Я полечу куда угодно, Кира. Туда, где будешь ты.

– А если я взлечу к звездам?

– Значит, взлечу выше звезд.

Он припарковал машину около отеля, но, кажется, не собирался выходить. Не глушил двигатель и не отстегивал ремень.

– Увидимся завтра, – произнес он каким-то неестественно для него взволнованным голосом. – Я переночую в кастрюльном доме.

– А… здесь? Ты… разве не хочешь здесь?

– В отеле?

– Ну да, со мной. В номере.

– Нет…

– Нет?

– Ну то есть да. Хочу, конечно. Кира, но…

– Я этого хочу. Очень.

На всякий случай я немного зажмурилась, произнося:

– Я хочу, чтобы ты стал моим первым журавлем.

К счастью, он ничего не ответил, чтобы не вогнать меня в еще большее смущение.

Мы вошли в номер. Свет был погашен и не нужен. Пусть нас видят только звезды, наперебой подмигивая сквозь стекло.

Костя закрыл дверь, прислонившись к ней спиной и не решаясь проходить. Я подошла к нему и обняла, юркнув руками под свитер и нижнюю футболку. Кожа на его израненной осколками гранат спине походила на взбитую миксером глину с подсохшими на солнце буграми и рытвинами. Потянув, я сняла с него и майку, и свитер, скособочив очки. Он положил их на столик к телевизору. Опустившись к моей шее, глубоко вдохнул, прикасаясь губами к пульсирующей артерии.

В отражении зеркала татуировка сломанного журавлиного крыла опускалась с плеча к самым пальцам. Мастер изобразил на лопатке несколько обломленных перьев и торчащую кость. Я вела руками по выпуклым бороздкам. Споткнувшись о корягу на дикой части озера, когда внутри обморока я стала журавлем, эти рытвины я запомнила жутко горячими и красными. Ягоды кровавой бузины – так я подумала о них в тот момент.

Если бы Костя не закрыл журавля, птицу (или меня) разнесло бы на филе, крылышки и ножки. Если бы журавль не увел от взрыва Костю, его бы ни одна вшитая под татуировкой пластина не спасла. Поездка с ящиком гранат закончилась бы другим ящиком – с четырьмя стенками, дном и крышкой.

Переступив через брошенные нами вещи, я подошла к кровати. Растянула джинсы, стягивая их вместе с носками, и залезла под одеяло. Костя сел у меня в ногах и прикоснулся к ступне с шестью пальцами. Он дотрагивался горячими щекотными касаниями, пока я сдерживала истеричный хохот.

– Шесть.

Он обхватил горячей рукой окоченевшие еще на катке пальцы, словно держал какую-нибудь пятиграммовую пеночку с трепещущим под перьями сердцем. Как бешеная птица, под ребрами трепыхалось от его прикосновений мое сердце.

– Ледяные.

Костя растирал мои пальцы, чуть сдавливая. Приятно и щекотно. Пару раз хотела выдернуть ногу, когда он касался ступни. Его рука поднялась выше, останавливаясь возле криво заклеенных пластырей. Один пропитался бордовым. Вторая коленка была просто шершавой и красной.

– Мы ненормальные? – спросила я. – Ненормально влюбляться в ненормальность?

– Ненормально быть без ненормальности.

У меня краснели не только пальцы, но и щеки.

– Такой я увидел тебя. Настоящую. С того момента я больше не мог не думать о тебе.

– Момента? С какого?

Костя протянул телефон с включенной видеозаписью. В кадре я. В поезде. Я сидела у окна и перебирала пальцами по мелькающим за окном проводам, как по струнам.

– Алла сказала, ты играл на скрипке эту песню каждый день.

– Она связана с тобой.

– Надеюсь, не Алла?

– Нет, песня… Научи меня видеть свет, – прочитал он первую строку, – в темноте. Научи меня видеть сны о весне… в начале апреля.

– О весне?

– В апреле журавли возвращаются в заповедник Фрингиллы. Где бы они ни были, в один день и час встречаются там, на Куршской косе. Ты журавль. Мой шестипалый журавль.

– А ты мой… небоокий.

Его прикосновения замерли на коленях. Выше проходила граница одеяла, которую он не решался пересечь. Я опустилась на лопатки, и Костя лег рядом.

Мы повернулись на бок, лицами друг к другу. Приподняв одеяло, я накрыла нас обоих и прижалась к нему. Губы Кости легонько коснулись моего виска. Выдыхаемый мной воздух нагрелся, и я почувствовала запах его кожи. Раньше я не чувствовала ничей запах. Ни одного человека, чтобы не духи, не парфюм, не мыло или гель, а настоящий аромат плоти.

Чувствовать, что Костя рядом… как описать, что это было?

От его прикосновений во мне сжимались миллионы микроскопических пружинок: на кончиках пальцев, в волосах, на левом локте и правом ухе, возле ресниц, под переносицей, над пупком – всюду. Щекотки́ и щекотки давали всходы буйными ростками в ожившей саванне с приходом дождей. Рядом с Костей все становилось волнительным. Каждое микродвижение отдавалось во мне. Что-то осознанное, что-то непостижимое. Если бы живые клетки моего тела умели кричать, они бы пели «Аллилуйя».

Он был мной, я была им. Мы были серыми журавлями, которых Костя окольцевал во Фрингилле: небооким самцом и шестипалой самкой.

Губы Кости опустились вниз по щеке, к скулам и приблизились к моим. Его осторожные движения спрашивали, прежде чем сделать что-то, он пытался безмолвно узнать – согласна ли я.

Когда мы со Светкой болтали о первом сексе, который у нее к тому времени случился, она предупреждала: «Многого не жди! Обслюнявит! Пихнет, попав с третьей попытки, и от перевозбуждения все кончится за три минуты, а потом он завалится на тебя в носках, кряхтя и выдыхая перегар».

Костя поднялся с кровати и подошел к окну. Он закрыл шторы и какое-то время не оборачивался, просто стоял там, держась за края занавески. Я поднялась и подошла, обняв его со спины.

– Что-то не так?

Он сильнее сжал мои руки, которые опоясали его вокруг торса.

– Не верю, что все по-настоящему.

Развернувшись, он поднял меня рывком к себе. Обняв его ногами вокруг торса, я держалась за плечи, целуя в нежные губы. Только в уголке чувствовалась небольшая шершавость, как у меня, когда мы обветрили губы на озере в Оймяконе, целуясь на морозе.

– В мини-баре… Там на теплой полке есть, – подсказала я, успев заглянуть туда днем.

Костя дернул ручку, впуская в сумрак номера оранжевый свет.

Он начал перечислять:

– Есть сок, вода и газировки всех цветов. Что будешь?

Я засмеялась, а он захлопнул дверцу.

– Понял. Значит, орешки, – подошел