Дворянин! В каком сословии вращался этот человек, у которого возникла эта жажда знания? В дворянском!.. Помочь такому человеку, удовлетворить его жажду, просветить его, мне кажется, великое государственное дело, которым вы окажете незабвенную услугу отечеству и человечеству… Этого не в состоянии сделать какой-нибудь Рыбинский, который тратит свои силы на разврат и не помнит своих обязанностей, возложенных на него сословием, избравшим его в свои представители. Кстати, этот Осташков знает в подробности весь образ жизни Рыбинского; расспросите его когда-нибудь на досуге… Вы ужаснетесь и возмутитесь духом… Вы тогда окончательно поймете, что я восстаю против этого человека не по каким-либо личным расчетам, но только во имя правды и чести нашего сословия, сделавшего ошибку и пристыдившего себя его избранием. В заключение Паленов делал множество комплиментов самому Карееву и выражал надежду, что он понимает благородство стремлений и целей его, Паленова.

Кончивши письмо, которое очень понравилось ему самому, Николай Андреевич не мог удержаться, чтобы не прочитать его вслух Никеше… Тот слушал с возможным для него напряжением всей своей мыслительной способности, слушал, вздыхал и наконец пришел в совершенное умиление, заморгал глазами и прослезился. Когда Паленов кончил чтение, он, по своему обыкновению, приложился к его плечу и проговорил:

– Дай вам Бог здоровья, батюшка, и с детками вашими… Как стараетесь об нас… сколько изволили написать. И как это все… ах, Господи!..

– Что хорошо, Осташков?… – спросил Паленов, снисходительно улыбаясь…

– И… Да, кажется… ну, целый век сиди: половины… третьей доли не придумаешь, право, не придумаешь…

– Это, мой друг, все делает образование, учение…

– Уж истинно, что ученье надо большое… Как это!.. Господи!.. Сколько написали… Да ведь и в одну минуту… Удивленье!.. – Осташков с изумлением потрясал головой и разводил руками.

– А ты, если когда Кареев будет тебя расспрашивать про Рыбинского, расскажи ему про его житье все подробно. Мне это нужно…

Осташков молчал.

– Слышишь?…

– Слышу, батюшка Николай Андреевич… только бы как после не дошло до Павла Петровича… Пожалуй, прогневаются…

– Дурак!.. Что же, ты дорожишь своим Павлом Петровичем больше, нежели мной?… Что он для тебя больше моего делает?… Ты на него больше надеешься…

Бедный Осташков оробел и совершенно растерялся: там дочь, тут сын!.. Мелькнуло в его голове, тот предводитель, а этот… с этим много не поговорить, как разгневается… Что делать?…

– Ну, что же молчишь… Ты его сторону, что ли, хочешь держать?… Он твой благодетель, а не я?… Он тебя в люди вывел, а не я?…

– Батюшка, Николай Андреич… Николай Андреич… Как мне ваших милостей не чувствовать… Я не неблагодарный какой… Я, кажется, денно и нощно молюсь за вас… И детям то наказываю… Да и не замолить мне никогда… Могу ли я вас к кому прировнять?…

– Ну, так что ж тебе Павел Петрович?…

– Только что как я при своей бедности… А они предводители… Все могут со мной сделать.

– Ничего он не может с тобой сделать. Ты такой же дворянин, как и все… Что он может тебе сделать?… Надейся на меня… Я в обиду не дам… Еще увидим… кто кого. Еще Бог весть надолго ли он и предводителем-то останется… Коли на то пойдет, я и министру напишу… Меня и министр лично знает… Еще потягаемся… Что, он хороший человек, по-твоему?… Хороший?…

– Я этого не могу знать, Николай Андреич…

– Как не можешь знать?… Разве ты не гащивал у него по целой неделе, разве ты не видал, как он живет… Разве этак живут люди с хорошей нравственностию… Пьянство, карты, разврат… Разве эта хорошо, по-твоему?… Ну, говори, хорошо?…

– Что уж тут хорошего, Николай Андреич…

– Так что ж ты юлишь… Что же ты говоришь, что не знаешь?… Вот благодарность!.. Все мне изменяют, все… Ни от кого нет благодарности… – Николай Андреич вспыхнул и вскочил с кресел.

– Пошел же ты к черту и со своим мальчишкой… Чтобы твоя нога в моем доме не была, коли ты так помнишь и ценишь мое благодеяние…

Паленов бросился на диван.

– Измена, кругом измена!.. Ни в ком человеческой души, ни от кого привязанности, благодарности… Это ад, а не жизнь… Это вечное мученье прежде времени… Для него Рыбинский дороже меня!.. Пошел вон… с глаз моих долой!..

Осташков, бледный, переминался на одном месте…

– Батюшка Николай Андреич… Да могу ли я… Простите моей глупости… Да я для вас что угодно… Что прикажете, то и буду делать… – лепетал он со страхом и тоскою.

Паленов лежал на диване и стонал…

– Не гневайтесь, батюшка Николай Андреич… Я только к тому… так по своей глупости. А я по конец жизни должен чувствовать ваши милости… Я что угодно для вас, только не гневайтесь…

– Ну, так ты выбрось из головы своего Рыбинского… Не смей поминать о нем при мне… Он для тебя ничего не сделал и никогда не сделает… Я твой единственный благодетель… Ты мне всем обязан… Я тебя вытащил в люди и сделал человеком… Кто бы здесь, кроме меня, принял в тебе участие?… Я с тобой возился, говорил, рекомендовал тебя, как родного сына… А для тебя вдруг какой-нибудь Рыбинский стал дороже меня… Стыдись… Бессовестный…

– Нет, батюшка… ни к кому я вас не приравняю… Вы мой истинный благодетель… Я это чувствую… А только глупость моя одна говорит…

– Ну, так исполняй же все мои приказания. А глупостей не говори… Я тебя ни низости, ни подлости никакой не научу… Я не такой человек… Я требую только, чтоб ты говорил правду.

– Извольте, батюшка… со всем усердием готов служить вам за все ваши милости… Только не оставьте…

Мало-помалу Паленов успокоился, и мир восстановился. Осташков остался ночевать и на другой день, получивши письмо к Карееву и благословивши сына, отправился рекомендоваться будущему своему наставнику. Николенька заревел было, прощаясь с отцом, но стоило только напомнить ему, что услышит Николай Андреич, чтобы унять его слезы. Он остался под покровительством и надзором Старея Николаича.

VII

Аркадий Степанович Кареев был тот самый молодой человек, белокурый и с желчным выражением лица, которого мы в первый раз встретили на знаменитом именинном пиршестве Рыбинского. Он принадлежал к числу тех людей, которые считают себя недовольными, которые, не имея никаких определенных убеждений, перешедших в кровь и плоть человека, беспрестанно меняют свои взгляды, идут то за тем, то за другим направлением, но любят становиться в оппозицию и даже искусственно развивают в себе недовольство. Эти люди мыкаются по белому свету, как угорелые, хватаются то за то дело, то за другое,