– А теперь ты знаешь, что я тебя тоже люблю.

Бьянка рассматривала его так пристально, как толькопозволяла охватившая ее истома.

– У меня на языке вертится столько вопросов, – тихопроизнесла она.

– Все это ерунда, – ответил Мариус. Он поцеловал ее и,мне кажется, дотронулся зубами до ее языка. – Я заберу твои вопросы иразвею их по ветру. Спи, девственное сердце. Люби кого хочешь под надежнойзащитой нашей любви к тебе.

Это был сигнал уходить.

Пока я стоял в изножии кровати, он накрыл Бьянку расшитымипокрывалами, аккуратно подогнув тонкую простыню из фламандского полотна подкрай более грубого белого шерстяного одеяла, а потом поцеловал ее еще раз, ноона крепко спала, как маленькая девочка, мягкая и безмятежная.

На улице, стоя на берегу канала, он поднес к лицу обтянутуюперчаткой руку, смакуя сохранившийся на ней запах.

– Ты сегодня многому научился, не так ли? Ты не сможешьрассказать ей, кем ты стал. Но ты видишь, насколько близко ты можешь к нейподойти?

– Да, – ответил я. – Но только в том случае, еслимне взамен ничего не нужно.

– Ничего? – спросил он. Он укоризненно посмотрел наменя. – Она дала тебе свою преданность, привязанность, страсть; что ещетебе нужно взамен?

– Больше ничего, – сказал я. – Ты хорошо менянаучил. Но прежде я обладал ее пониманием, она была для меня зеркалом, вкотором я мог изучать свое отражение и тем самым судить о своем развитии.Сейчас она уже не может быть таким зеркалом, правда?

– Нет, во многом может. Показывай ей, кто ты такой, жестамии прямыми словами. Не нужно рассказывать ей истории о вампирах – они толькосведут ее с ума. Она прекрасно сможет принести тебе успокоение, даже не зная,отчего тебе плохо. А ты... Ты должен помнить, что, рассказав обо всем, ты ееуничтожишь. Только представь себе...

Я долго молчал.

– Тебе что-то пришло в голову, – сказал он. – Утебя торжественный вид. Говори.

– А ее нельзя сделать...

– Амадео, ты подводишь меня к новому уроку. Ответотрицательный.

– Но она состарится и умрет, а...

– Конечно, так и будет, это ее судьба. Амадео, сколько можетбыть в мире таких, как мы? И по какому праву мы повели бы ее за собой? Тыуверен, что мы захотим вечно оставаться в ее обществе? Что мы захотим сделатьее своей ученицей? Что мы захотим слушать ее крики, если волшебная кровьдоведет ее до безумия? Эта кровь не для каждой души, Амадео. Она требуетвеликой силы и большой подготовки, что я нашел в тебе. Но в ней я этого невижу.

Я кивнул. Я знал, о чем он говорит. Мне не пришлось вспоминатьо том, что со мной приключилось, или даже мысленно возвращаться к взрастившейменя грубой колыбели Руси. Он был прав.

– Ты захочешь разделить эту кровь со многими, – сказалон. – Знай же, что это невозможно. Знай, что с каждым из них придетужасная ответственность и ужасная опасность. Дети восстают против своихродителей, и с каждым своим вампиром ты породишь ребенка, который будет вечноиспытывать к тебе любовь или ненависть. Да, ненависть.

– Дальше можешь не объяснять, – прошептал я. – Язнаю. Я понимаю.

Мы вместе вернулись домой, в ярко освещенные комнатыпалаццо.

Тогда я понял, чего он от меня хочет: чтобы я общался сосвоими старыми друзьями, с мальчиками, чтобы я был добр с ними, особенно сРикардо, который, как я вскоре осознал, винил себя в смерти беззащитныхмалышей, павших от руки англичанина в тот роковой день.

– Притворяйся и с каждым разом набирайся сил, –прошептал он мне на ухо. – Точнее, сближайся с ними с любовью и люби, непозволяя себе роскошь быть до конца честным. Ибо любовь преодолевает любуюпропасть.

За последующие месяцы я научился столь многому, что здесьбесполезно об этом рассказывать. Я с энтузиазмом занимался и даже потратилвремя на изучение системы управления городом, которая, по моему мнению, была восновном не менее утомительной, чем любая другая форма правления, а такжененасытно читал великих христианских мыслителей, вплоть до Абеляра, Дунса Скотаи прочих ученых, которых высоко ценил Мариус.

К тому же Мариус нашел для меня целую кипу русскойлитературы, так что впервые я смог изучить письменные источники, рассказывающиео том, что в прошлом я знал только по песням отца и его братьев. Сперва мнеказалось, что для серьезного изучения это будет слишком болезненный процесс, ноМариус безапелляционно настоял на своем, и не зря. Неотъемлемая ценностьпредмета изучения вскоре поглотила мои болезненные воспоминания, и в результатея обрел более глубокие знания и понимание.

Все эти документы были составлены на церковно-славянском, наязыке письменности моего детства, и скоро я приспособился читать на нем снеобычайной легкостью. Меня приводило в восторг «Слово о полку Игореве», но мненравились и переведенные с греческого произведения святого Иоанна Златоуста. Яполучал удовольствие от невероятных повестей о царе Соломоне и о сошествииБогородицы в ад, которые не вошли в канонизированный Новый Завет, однакобередили русскую душу. Также я прочел нашу великую летопись «Повесть временныхлет». Еще я читал «Моление на погибель Руси» и «Повесть о разорении Рязани».

Чтение рассказов о родной стране помогло мне соотнести их спрочими изученными мною науками. Оно словно извлекало события из царства моихсобственных грез.

Постепенно я понял всю мудрость этого задания. Я сталотчитываться перед Мариусом с большим энтузиазмом. Я стал просить достать мненовые рукописи на церковнославянском и вскоре получил «Повесть о благочестивомкнязе Довмонте и его доблести» и «Героические подвиги Меркурия Смоленского». Врезультате произведения на церковнославянском начали приносить мне неподдельноеудовольствие, и после официальных занятий я часами сидел над ними, чтобыобдумать старые легенды и даже сочинять на их основе собственные скорбныепесни.

Их я иногда пел другим ученикам на сон грядущий. Онисчитали, что я пою на очень экзотическом языке, и подчас сама музыка и моигрустные модуляции вызывали на их глазах слезы.

Тем временем мы с Рикардо опять стали близкими друзьями. Онникогда не спрашивал, почему с некоторых пор я, подобно Мастеру, превратился всоздание ночи. Я никогда не проникал в глубины его сознания. Конечно, я бы этосделал ради моей и Мариуса безопасности, но я использовал свой вампирскийразум, чтобы истолковывать его поведение по-другому, и неизменно обнаруживал внем преданность, верность и отсутствие сомнений.

Как-то я спросил Мариуса, что о нас думает Рикардо.