– Ты вылечила его, как только мог вылечить человек, –объяснил Мариус. – В мою задачу входило дать ему некоторые старыелекарства, ибо, кроме меня, о них никто не знает. А потом я дал лекарствамвремя сделать свое дело.

Он говорил искренне, но в голосе его мне послышалась грусть.

Меня охватила ужасная печаль. Я не мог рассказать, кем ястал, не мог рассказать, что теперь она видится мне совсем другой – яркой,светонепроницаемой благодаря человеческой крови, что человеческий тембр ееголоса воспринимается мною совершенно по-новому и с каждым произнесенным еюсловом мои уши ощущают нежный толчок.

– Ну, теперь вы оба здесь и должны приходить ко мнепочаще, – заявила она. – Давайте больше не допускать таких долгихрасставаний. Мариус, я бы пришла к тебе, но Рикардо сказал, что ты хочешьтишины и покоя. Я бы сидела с Амадео в любом состоянии.

– Я знаю, милая, – откликнулся Мариус. – Но, как яи сказал, ему требовалось уединение, а твоя красота опьяняет, да и твои слова –более сильный стимул, чем тебе кажется.

В его речи не было и намека на лесть, она больше походила наискреннюю исповедь.

– Выяснилось, что без вас Венеция мне не дом. – Бьянкапечально покачала головой и украдкой бросила взгляд в сторону переднейгостиной. – Мариус, ты освободил меня от тех, кто имел надо мной власть.

– Это было довольно легко, – сказал он. – На самомделе это доставило мне удовольствие. Как же они были гнусны, твои, если неошибаюсь, родственники, и как они стремились использовать твою репутациюнесравненной красавицы в своих запутанных финансовых делах.

Она покраснела, и я поднял руку, умоляя его бытьпоосторожнее в выражениях. Теперь я понимал, что во время бойни в обеденномзале флорентийца он прочел в мыслях жертв вещи, о которых я и не подозревал.

– Родственники? Может быть, – сказала она. – Мнеудобнее было забыть об этом. Но без колебаний могу сказать, что онипредставляли страшную опасность для тех, кого они вынуждали брать дорогие займыи заманивали в опасные авантюры. Мариус, со мной произошли странные вещи,весьма неожиданные, должна признаться.

Мне нравилось серьезное выражение нежных черт ее лица.Бьянка казалась мне слишком красивой, чтобы обладать мозгами.

– Я становлюсь богаче, – сказала она, – посколькумогу оставлять себе бо′льшую часть собственного дохода. Кроме того – вотчто самое странное, – люди, в благодарность за то, что нашего банкира ивымогателя больше нет, осыпают меня бесчисленными подарками, золотом идрагоценными камнями. Да, правда, даже это ожерелье! Посмотри, это все морскойжемчуг, причем одного размера, и здесь его целая нитка! И все это мне простодарят, хотя я сто раз уверяла всех, что не имею к тем событиям никакогоотношения.

– Но как же обвинения? – спросил я. – Как жеопасность публичного осуждения?

– Их никто не защищает и никто не оплакивает, – быстроответила она, осыпая мою щеку новым дождем поцелуев. А сегодня, до того как выпришли, меня, как всегда, навестили мои друзья из Великого Совета, почитали мненовые стихи, посидели в тишине и покое, отдыхая от клиентов и бесконечныхтребований своих семей. Нет, не думаю, чтобы кто-то меня в чем-то обвинил, ивсем известно, что в ночь, когда свершились убийства, я находилась здесь вобществе того ужасного англичанина, Амадео, того самого, кто пытался тебяубить, кто, конечно...

– Да, а что с ним? – поинтересовался я.

Мариус, прищурившись, посмотрел на меня и легко постучал поголове облаченным в перчатку пальцем. Прочти ее мысли, хотел он сказать. Но я иподумать об этом не мог. Слишком она была хорошенькая.

– Англичанин исчез. Подозреваю, что он где-то утонул.Наверное, слоняясь пьяным по городу, свалился в канал или, еще того хуже, влагуну.

Конечно, Мастер говорил мне, что позаботился обо всем, дабыизбежать любых осложнений, связанных со смертью англичанина, но я никогда неспрашивал, что конкретно он сделал.

– Значит, кое-кто считает, что ты наняла убийц, чтобыизбавиться от флорентийцев? – спросил Мариус.

– Похоже на то, – сказала она. – Находятся итакие, кто думает, что я устроила расправу и над англичанином. Я становлюсьмогущественной женщиной, Мариус.

Оба они рассмеялись, он – низким металлическим смехомсверхъестественного существа, Бьянка – чуть хрипловато, благодаря своейчеловеческой крови.

Мне захотелось проникнуть в ее мысли. Я попытался поскореепрогнать эту идею прочь. В ее присутствии я чувствовал ту же неловкость искованность, что и рядом с Рикардо и самыми близкими мне мальчиками. Этаспособность на самом деле казалась мне таким ужасным вторжением в чужую личнуюжизнь, что я использовал ее только во время охоты, чтобы опознать злодея,которого можно убивать.

– Амадео, ты краснеешь! В чем дело? – спросилаБьянка. – У тебя горят щеки. Дай, я их поцелую. Да у тебя жар! Такоевпечатление, что лихорадка вернулась.

– Посмотри в его глаза, ангел, – сказал Мариус. –Они чисты.

– Ты прав, – сказала Бьянка, заглядывая мне в глаза стаким откровенным и милым любопытством, что показалась мне неотразимой.

Чуть сдвинув ткань платья, я поцеловал ее обнаженное плечо.

– Да, ты выздоровел, – проворковала она влажнымигубами.

Я посмотрел на нее и проник в ее мысли... Мне показалось,что я ослабил золотую пряжку под ее грудью и раздвинул пышные темно-зеленыебархатные юбки. Я уставился на впадинку между ее полуобнаженными грудями.Причиной тому кровь или нечто иное, но я вспомнил, какую питал к ней жаркуюстрасть, и испытал ее снова, странным всеобъемлющим образом, несосредоточенную, как раньше, в одном определенном месте. Мне захотелось взять вруки ее груди и медленно их целовать, возбуждая ее, в ожидании ее влаги, ееаромата, в ожидании, когда она запрокинет голову. Да, я покраснел. Я погрузилсяв приятное смутное забытье.

«Я хочу вас, хочу сейчас же, вас с Мариусом, в моей постели,мужчину и мальчика, бога и херувима» – вот что говорили мне ее мысли;и еще о том, что она вспоминала меня. Я как будто увидел свое отражение вдымном зеркале – мальчика, сидящего рядом с ней на подушках в одной лишьрубашке с открытым воротником и широкими рукавами. Его обнаженныйполувозбужденный орган готов завершить этот процесс и жаждет помощи ее нежныхгуб или длинных, изящных белых пальцев.