— Это не ритуал подчинения, это поцелуй. Ты меня научила. Так принято у вас в мире, в твоем мире под названием «Земля». Ты помнишь это? Ты ведь вспомнила? Ира, вспомни!

Этот желтоглазый явно перешел все границы! Я открыла рот, чтобы позвать на помощь, но он зажал мне его ладонью и  опрокинул меня на пол, затем навис надо мной, продолжая зажимать рот, а другую руку опустил мне на  грудь, чтобы я не могла подняться.

Теперь его сила меня не будоражила и не возбуждала… В его глазах  вспыхнуло что-то такое, что  меня охватил ужас, такой ужас, что я обмякла и потеряла волю к сопротивлению. Что-то ожило в памяти, какое-то сходное воспоминание, в котором были желтые глаза, горящие так же опасно, и беспомощность…  Желтоглазый склонился ко мне ниже; капелька крови из его прокушенной губы  тяжело брякнулась на мою щеку.

Мне хотелось закричать, но я не могла. Ни о какой гармонии в мыслях больше не шло и речи; этот мерзавец  нарушил ее, а логика и упорядоченность  превратились в хаотическую мешанину коротких воспоминаний, ужаса и беспомощности.  

— Забыла, кто на самом деле хозяин? — проговорил желтоглазый  протяжно и угрожающе. — Я хозяин, твой хозяин. Я тебя купил. Ты моя декоративка. Мы в Ниэраде в  двенадцатом ов-вене отца Хауна. Нет никакой Мэзавы. Ты это себе придумала, чтобы не сойти с ума. На самом деле ты в обносках, голодная и испуганная, а на твоем плече клеймо. Забыла, кто ты есть? — Он склонился к самому моему лицу и жестко закончил: —  Ты вещь. 

Мои глаза широко раскрылись. Я не верила, не хотела верить. Это не могло быть правдой… но я чувствовала, что это правда, потому что страх был настоящим. Мэзе бояться нечего, но декоративке... Правда прорывалась через завесу иллюзий, и вспышками-моментами я видела лес, избушку, зиму, кровь, желтые глаза – его глаза… помнила, как раскаленное железо поцеловало мое плечо… помнила, как воет волк… помнила, как  горели  босые ноги на льду… помнила его удар… помнила… столько все помнила! Помнила, как хотела в Мэзаву… Так я ее вообразила себе? Ее нет? Неужели я все еще в Ниэраде?

Желтоглазый убрал руку с моего рта и  опустил ее на мою грудь, затем сжал, грубо и требовательно.

— Тощая, — пренебрежительно проговорил он, — Даже схватить не за что.  Но на приманку для гуи ты сгодишься.

Гуи, приманка, охота… Это было! Было!

Вдруг в висок словно всадили с размаха иглу, и я охнула от боли, а потом зажмурилась. Ее одна игла вонзилась в голову, за ней еще и еще…  боль из острой сделалась сдавливающей, перед моими глазами вспыхнул свет… я открыла рот, закрыла, выгнулась дугой…

Все кончилось внезапно, как и началось.

Чьи-то горячие руки на моих щеках, запах крови, испуганный голос Зена.

— Ира… — глухо звал он. — Ира…

— Какого черта? — слабо проговорила я, и открыла глаза.

Зен вздрогнул и шумно вздохнул.

Я сглотнула и, повернув голову, посмотрела вбок. Картина была четкой, абсолютно четкой без единого помутнения и раздвоения. Но ведь  я не смотрю через очки… И почему я лежу? Почему под головой ковер? Почему спина болит, и в голове тупо ноет? Что случилось? Как Треден? Бани… что мне дала Распорядительница? Я упала снова, бахнулась головой?  Где я?

Снова повернув голову к Зену, я просипела испуганно:

— Зен, что случилось?

— Я тебя вернул, — хрипло ответил он.

— Откуда?

— Из кошмара.

Я ничего не поняла, но по привычке ему поверила. 

Мы лежали на кровати, обнявшись. Моя голова болела, не сильно, но эта слабая монотонная боль выматывала, и, по-хорошему, мне надо было выспаться, а не выяснять, что случилось.

Я  рассказала Зену обо всем, что со мной происходило, ничего не утаив, даже исповеди Распорядительницы. Мой волк отреагировал спокойно; иного я и не ожидала. Даже больше: это он меня поразил, заявив будничным тоном:

— Я знаю своего отца.

— Что?

— Я же не слепой, — усмехнулся Зен. — Еще когда был мальчишкой, увидел в городе всадника. Меня тогда поразило,  как он легко он тяжеленный камень поднял. Это у них была такая ярмарочная забава, у ни-ов: после торгов собираться в кружок и выделываться. Этот камни большие легко поднимал, и швырял далеко. Здоро-о-о-овый мужик был, крепкий. Произвел впечатление. 

— Чем? И как ты понял, что он твой отец?

— Его боялись не потому, что ни-ов,  а потому что могучий. Я к нему ближе подобрался, и приметил, сколько общего в наших лицах – слеплены как по одному образцу. Ну и рослость мне от него, и кость крепкая. Только он крупнее был и плотнее, с животом.  С возрастом совсем раздобрел, опух, как тесто, раскраснелся лицом.  Мастерство пропил, сила ушла, гуи ему больше не доверяли.  Умер бесславно: перепил и  обожрался,  а когда его нашли, уже был мертв.

— Вот уж точно бесславно… Раз вы так похожи, почему ты к нему не подошел, не показался? Он бы мог рассмотреть сходство и забрать тебя к себе, воспитать.

— Я бы подошел. У меня те же мысли в голове появились… да только боги уберегли. На той площади собачонка бегала, тявкала громко.  Ему не понравилось. Взял валун да пришиб ее.

Я обмерла, живо представив эту картину. Мне, взрослой женщине, плохо стало, а Зен мальчишкой был, мальчишкой, впервые увидевшим отца.

— Что ты почувствовал? — прошептала я.

— Сразу восторг пропал, благоговение слетело одним махом.  Я не так уж мал был, знал уже, что такое смерть, видел – и людскую, и животных. Тред учил меня охотничьему промыслу, и вбил в голову, что убивать надо только из необходимости и милосердно. А этот собаку убил просто так, из раздражения. — Усмехнувшись недобро, Зен продолжил: — Я потом в лесу часто видел его ловцов, и по возможности им ловлю портил.  За собачку мстил. 

Я промолчала. Собачку жалко, и мать Зена тоже, учитывая, что ей пришлось вынести с тем ублюдком… И, как ни крути, наследственность у Зена так себе: отец жестокий, мать  коварна...  Не потому ли мне тогда показался Кетней, напомнить об этом?

Кетней… О нем-то я не рассказала!

Зен заметил, как я напряглась:

— Что, ищешь во мне дурные черты?

— П-ф-ф. Твои дурные черты я давно уже разглядела. Мой отец так-то тоже не святым был. Слабак и изменник…

— Ты не в него, — усмехнулся Зен.

— Конечно, я в бабушку, — отозвалась я, а мысленно отметила, что  Зен похож на мерзавца-папашу  не только внешне,  если судить по рассказам, но  унаследовал еще и это звериное, отпугивающее, самцовое, что заставляет других поджимать хвосты.

Мне стало не по себе. Мягко высвободившись из объятий Зена, я встала с кровати и стала искать, чем бы прикрыться. Мы разделись и легли, чтобы со стороны казалось, что занимались ритуалом; мое неудобное шуршащее красное платье валялось вдалеке, на полу, и казалось с такого расстояния  лужей крови. Так и не найдя, чем прикрыться, я  была вынуждена подойти к этому платью и надеть его. Пока я спешно и нервно одевалась, Зен оставался в кровати.