– Эй, славяне, огоньку не найдется? – осведомился он.

Ему никто не ответил. В машине не произошло ни малейшего шевеления – судя по всему, она была пуста. «Точно, пьяный, – подумал Юрий, чувствуя, как отступает вспыхнувшее было раздражение. – Приехал в гости, а по дороге так нагрузился, что даже люк закрыть забыл. Что за народ! Права у них отнимают, деньги с них дерут сумасшедшие, сами гибнут по пьяни и ни в чем не повинных людей пачками на тот свет отправляют… В тюрьму их за это сажают, а им все нипочем – хлебом не корми, только дай засосать пол-литра и погонять по Москве на предельной скорости!»

Зажигалка наконец нашлась. Якушев прикурил, а затем, скорее машинально, чем имея в виду что-то конкретное, нажал на кнопку встроенного в зажигалку светодиодного фонарика и направил тонкий голубоватый луч в салон «хонды».

Выключив фонарик, он немного постоял, переваривая увиденное. Потом забытая сигарета обожгла пальцы, Юрий выронил ее и снова осветил салон. Увы, ему не померещилось, ничто из увиденного не рассеялось, как мираж, все было по-прежнему: и густые красные потеки на стеклах, и лужи крови на всех горизонтальных поверхностях, и завалившееся на пассажирское сиденье безголовое тело в знакомой джинсовой курточке – той самой, в которой вороватый опер Арсеньев производил обыск у Юрия дома.

Юрий погасил фонарик и отступил от своей страшной находки. Ноги сами собой чуть согнулись в коленях, плечи ссутулились, руки приподнялись на уровень груди – тренированное тело, не дожидаясь команды ошеломленного увиденным рассудка, принимало боевую стойку, готовое защищаться до последней возможности – бить, ломать, грызть, прорываться любой ценой…

Косясь на темные окна своей квартиры, он попятился к машине. Там, в квартире, его почти наверняка поджидала засада. «Ай да полковник! – подумал он, ощупью нашаривая за спиной дверную ручку. – Говоришь, подчиненные под тебя копают? Говоришь, Зулус един в двух лицах? Этакий двуглавый змий: одна голова Молоканов, другая – Арсеньев… Кто же, интересно, эту вторую голову отсек? Да так ловко, прямо у меня под окнами! Молодец, полковник, добился-таки своего! Запорошил глаза, заставил убраться из дома и сделал, что хотел. Только вот с лючком у тебя вышел прокол, если б не лючок, меня бы сейчас, наверное, уже вязали. Как говорится, и на старуху бывает проруха… Ай да полковник!»

Дверной замок мягко щелкнул, под потолком неярко вспыхнул матовый плафон. Юрий сел за руль, ожидая окрика, а может быть, и выстрела из темноты. Но ни того, ни другого не последовало. Не успевший остыть двигатель завелся с полоборота; Якушев дал задний ход, переключил передачу, объехал «хонду» с хулиганским лозунгом на заднем стекле и мертвым водителем внутри, переключился на вторую и только тогда зажег фары.

Через пять минут он выбрался на пустое шоссе и, набирая скорость, повел машину прочь из города. Сна не осталось ни в одном глазу, усталость прошла, словно ее и не было. Юрий чувствовал себя бодрым, собранным, деловитым и готовым к нанесению ответного удара. Где-то на заднем плане присутствовала горечь разочарования в людях, но это чувство давно стало привычным, и на него можно было не обращать внимания.

Глава 15

Вскрыв гараж, Зулус с облегчением свалил на замусоренный пол тяжелый рюкзак, прислонил к стене футляр с винтовкой, тоже весивший немало, и, отдуваясь, присел на чурбак для колки дров. Он запыхался – давали о себе знать возраст, малоподвижный образ жизни и хроническое недосыпание. Ночной марш-бросок по ухабистому и темному лесному проселку дался ему нелегко, усталые глаза тоже чудили на свой манер: на краю поля зрения роились какие-то фосфоресцирующие пятна, временами складывающиеся в призрачные фигуры, которые таяли, стоило только сосредоточить на них внимание. Зулус понимал: организм не выдерживает заданного темпа, еще немного – и начнутся галлюцинации, а потом он просто ляжет, закроет глаза и уснет, предоставив событиям идти, как им заблагорассудится. Да, судя по всему, пришло время кончать с затянувшейся историей похождений кровавого серийного убийцы, пока за него это не сделал кто-то другой. Утешало одно: осталось совсем немного, уже завтра – да нет, сегодня, не позднее вечера, – все это кончится, и не как-нибудь, а именно так, как спланировал он. Эта партия останется за ним, противник уже не в силах переломить ее ход и вырвать победу. Зулус устал от крови; он чувствовал настоятельную потребность в передышке, но точно знал: когда силы восстановятся, а шум уляжется, он опять возьмется за старое – чуточку иначе, но непременно возьмется.

Угрюмый, застенчивый увалень, он много лет назад пришел в милицию по стопам отца, вняв доброму совету родителя. Родитель, хоть и не дослужился до больших чинов, был человеком проницательным и неглупым. Он вовремя сообразил, что мухи с оторванными крылышками, повешенная на дереве за гаражами кошка и одноглазая собака (которой непременно выкололи бы и второй глаз, не вмешайся случайный прохожий) – это не обычные проявления свойственной большинству детей бездумной жестокости, которая с годами проходит, как веснушки, а грозные признаки чего-то большего – потаенного, темного, чреватого не просто неприятными, а по-настоящему страшными последствиями. Как всякий стоящий мент, он был докой по части практической, прикладной психологии и точно знал: черного кобеля не отмоешь добела, а горбатого исправит только могила. Но, поскольку речь шла о его родном сыне, не пожалел времени и сил на то, чтобы направить наклонности отпрыска в относительно приемлемое русло и минимизировать последствия. Он проявил немало изобретательности и настоящий талант педагога, прививая сыну взгляд на вещи, который впоследствии должен был его если не спасти, то хотя бы отчасти оправдать в глазах окружающих. И тот, кого впоследствии за глаза прозвали Зулусом, вырос, твердо зная: зло должно быть наказано, оно заслуживает самой жестокой кары, а его носители не имеют права на существование. Клин вышибают клином, подобное лечат подобным; сам будучи злом, Зулус к семнадцати годам окончательно сформировался как убежденный, фанатичный солдат армии добра.

Добро само по себе, как таковое, его не интересовало. Все эти кормушки для птиц, скворечники, приюты для бездомных животных, подаяния нищим и сборы пожертвований для малоимущих, нуждающихся в срочной операции за рубежом, равно как и все прочие виды благотворительности, не вызывали у него ничего, кроме терпеливого раздражения. Мир станет тем добрее, чем больше злобной мрази тебе удастся соскрести с его поверхности, –