Мэр, обследовав тарелку Хогана, объявил, что она достаточночиста, и положил второй пирог. Выяснилось, что с первым Задница разделался засорок две секунды, установив рекорд соревнований за все годы их проведения.

На второй он накинулся с удвоенной яростью. Билл Трейвис,покончив наконец с первым пирогом, обеспокоено поглядывал на неожиданногоконкурента. Впоследствии он говорил друзьям, что столь достойный соперникпоявился у него впервые с 1957 года, когда Джордж Гамаш заглотнул три пирога зачетыре минуты, после чего свалился замертво, и его еле откачали. Откуда взялсяэтот чертов парень, или это, может, и есть черт? При мысли о деньгах, которыеон может потерять, в голове у Билла помутилось, и он удвоил усилия.

Но если Трейвис их удвоил, то Задница утроил. Не толькоскатерть и салфетка, но и лоб и даже волосы его были заляпаны брусничнымджемом, создавая впечатление, что он им потеет.

– Готово! – воскликнул он, отваливаясь от тарелки, преждечем Билл Трейвис успел прогрызть верхнюю корочку.

– Полегче, паренек, полегче, – проговорил ему на ухоШарбонно: он сам поставил десять долларов на Билла Трейвиса. – С таким темпомкак бы тебе не стало плохо.

Задница его как будто и не слушал, вгрызаясь в третий пирог.Челюсти его работали, как мясорубка. И тут…

И тут я должен прервать свой рассказ, чтобы поведать об однойнемаловажной детали. В аптечке Хоганов имелась некая бутылочка, на три четвертинаполненная жидкостью противного желтого цвета, быть может, самой гадостной,которая только существует на земле: касторовым маслом. Так вот, теперьбутылочка была пуста. Дэви-Задница, предвкушая сладостную месть, вылакал этумерзость до последней капли и даже облизал горлышко. Доканчивая третий пирог(Кэлвин Спайер, явный аутсайдер, еще не справился и с первым), Задница прибег кзаранее продуманному трюку. Вместо пирогов он представил жирных, вонючих крыссо вспоротыми животами, а вместо брусничного джема – вываливающиеся из крысиныхживотов тухлые внутренности…

Тем временем с третьим пирогом было покончено, и он принялсяза четвертый, опережая легендарного Билла Трейвиса на целый пирог. Толпа,всегда падкая на сенсацию, уже неистово поддерживала без пяти минут новогочемпиона.

Однако становиться чемпионом Задница не имел ни желания нисил: он уже выдохся, и не смог бы продолжать в таком темпе, даже если быставкой была его собственная жизнь. К тому же, победа была для него равносильнапоражению: не победы он жаждал, но мести. Касторка уже начала бунтовать у негов желудке, рот открывался и закрывался, как у вытащенной на берег рыбы. Онпотребовал пятый пирог, который должен был стать последним, и, уронив голову,вгрызся в корку, после чего принялся всасывать в себя брусничный джем. Вжелудке громко забурчало: час страшной мести наступил. Переполненный сверхвсякой меры желудок Хогана, наконец, восстал.

Задница поднял голову, повернулся к Биллу Трейвису и открылрот, щерясь зубами, синими от брусники.

Содержимое его желудка выплеснулось неудержимым желто-голубымфонтаном, обдавая несчастного Трейвиса, который успел лишь издатьнечленораздельный звук. Дамы в испуге завизжали, а Кэлвин Спайер с расширеннымиот ужаса глазами перегнулся через стол и блеванул прямо на прическу МаргеритШарбонно, супруги мэра. Та с воплем принялась ощупывать волосы, покрытые жуткойсмесью из брусники, вареных бобов и частично переваренных гамбургеров(последние два блюда были ужином Кэла Спайера), затем обернулась к своей лучшейподруге, Марии Лейвин, и тут же ее вытошнило на ее замшевый жакет.

Дальнейшие события произошли практически одновременно.

Билл Трейвис обдал мощной струей рвоты два первых рядазрителей. При этом на лице его было такое выражение, как будто он никак не могповерить, что все это – не сон.

Джон Уиггинс, директор средней школы Гретны, раскрыл рот и,будучи воспитанным человеком, сделал это в собственную тарелку.

Мэр Шарбонно, внезапно обнаружив себя председательствующимсборищем холерных больных вместо вполне достойного мероприятия, собирался ужеобъявить чемпионат прерванным по техническим причинам, но вместо этого лишьиспачкал микрофон.

– Господи, спаси и сохрани! – взмолилась Сильвия Додж, послечего ее довольно скромный ужин – устрицы с лимоном, салат из шинкованнойкапусты, кукурузные хлопья с сахаром и маслом, а также кусочек шоколадногопирожного – нашел запасный выход и смачно растекся по мэрскому смокингу.Хоган-Задница переживал свой звездный час, стоя на импровизированной сцене и, сулыбкой до ушей, раскланиваясь перед публикой. Блевотина покрыла все вокруг.Рвало всех без исключения. Какого-то парня в джинсах вытошнило прямо напробегавшего мимо, совершенно ошалевшего пекинеса, и бедная псина чуть незахлебнулась. Миссис Брокуэй, супруга пастора методистской церкви, испустиладолгий стон, за которым последовали остатки ростбифа, жареного картофеля ияблочного мусса. Последний, впрочем, был вполне готов к повторномуупотреблению. Джерри Мейлинг, явившийся понаблюдать за новым триумфом своегомеханика, решил убраться подобру-поздорову из этого дурдома, но не успел онотбежать и пятнадцати ярдов, как поскользнулся и плюхнулся в теплую, вонючуюлужу, после чего сдержаться уже не мог. Ему оставалось лишь поблагодарить Богаза то, что надоумил его надеть в тот вечер рабочий комбинезон. Мисс Норман,учительницу английского и латыни, стошнило в собственный кошелек, достаточнообъемный, чтобы принять в себя хозяйский ужин. Ну, и так далее…

Хоган-Задница наблюдал за этим пандемониумом с чувствомглубокого удовлетворения и законной гордости. Никогда ему еще не было такхорошо, так покойно на душе… Он взял из дрожащей руки мэра Шарбонно микрофон,обтер его салфеткой и проговорил…

– Соревнование закончилось вничью!

Вернув микрофон мэру, он спустился с трибуны и отправилсядомой, к матери, которая не присутствовала на соревновании, так как не с кембыло оставить двухлетнюю сестренку Дэви.

– Ты победил?! – воскликнула она, как только он вошел, весьв брусничном джеме и блевотине, так и не сняв с шеи салфетку.

Дэви молча поднялся к себе, заперся в комнате и рухнул накровать… С этими словами я допил «коку» Верна и швырнул бутылку в кусты.

– Замечательно! – одобрил Тедди мой рассказ. – А дальше,дальше-то что было?

– Понятия не имею.

– Как это ты понятия не имеешь? – не понял он.

– Очень просто: это значит конец истории. Если автор незнает, что было дальше, значит, рассказу конец.

– Что-о-о?! – возмущенно протянул Верн, с такимразочарованно-обиженным видом, будто ему вместо обещанной ватрушки подсунулилягушку. – В чем же тут суть? Чем, черт тебя побери, все это закончилось?