Возражать ему я и не собирался. Он, разумеется, бью прав, нокак же, черт побери, больно услыхать такое о слоем родителе, пусть даже отлучшего друга.

– Ты, Горди, еще ребенок…

– Ну, спасибо, папочка!

– Хотел бы я быть твоим папочкой! – ответил он неожиданнозло. -Ты бы у меня только попробовал заикнуться о производственном классе! Ведьэти твои рассказы… Это же дар Божий, настоящий талант, как ты не понимаешь!Собираешься зарыть его в землю, будто дитя малое, за которым некомуприсмотреть. Только круглые дураки и маленькие дети, оставшиеся без присмотра,вечно все теряют, неспособны сохранить то, что дает им Бог. Ну, так вот, еслиуж за тобой некому присматривать, быть может, мне следует этим заняться.

Мне показалось, что он ждет, когда я на него наброшусь скулаками. Лицо его сделалось несчастным под зеленовато-золотистыми лучамипредзакатного солнца. Крис понимал, что только что нарушил неписаный ребячийзакон, свято соблюдавшийся в те времена: можно говорить все, что угодно, одругом пацане, можно смешивать его с грязью, обливать его дерьмом, но ородителях его ни в коем случае нельзя было произнести худого слова. Это былотабу, за нарушение которого полагалась неотвратимая и жестокая кара.

– Подумай, Горди, что будет с тобой, с твоими историями,которые никто из нас не понимает, если ты вместе с нами пойдешь в этотидиотский производственный класс лишь потому, что не хочешь разбивать компанию.Ты станешь таким же болваном, как мы, будешь кидаться ластиками на уроках,красть по мелочам из магазинов, у тебя появятся приводы в полицию. А когданемного подрастешь, то будешь вместе с нами угонять тачки, чтобы катать девицпо сельским кабакам, потом трахнешь одну из них, она обвинит тебя визнасиловании, и ты на долгие годы загремишь в исправительную колонию, а дальшевсе покатится как по наезженным рельсам. И ты уже не напишешь ничего – ни этуисторию про пожирателей пирогов, ни какую-либо другую. Ты станешь просто однимиз многих дураков, у которых вместо мозгов – дерьмо.

Представляете, все это мне выложил двенадцатилетниймальчишка! Но когда Крис Чамберс это говорил, лицо у него было такое – словно уумудренного жизнью старика, познавшего все на свете… Тон его был совершенноспокойным, даже каким-то бесцветным, но именно он вселил в меня настоящий ужас.

Крис схватил меня за руку и сжал так, что пальцы у менясвело судорогой. Я посмотрел ему в глаза и содрогнулся: они были совершенномертвыми, как у восставшего из гроба трупа.

– Я знаю, что говорят о моих родных и обо мне, – лихорадочнозашептал он, – знаю, что люди обо мне думают и чего от меня ожидают. В тот разникто ведь даже не спросил меня, брал я деньги или нет: все было решенозаранее…

– А ты их брал?

Вопрос этот вырвался у меня сам собой. Про это я у Криса никогдане спрашивал и, очевидно, не спросил бы.

– Конечно… – На мгновение он замолчал, смотря вслед Тедди иВерну. – И ты это знал, так же как и Тедди, и все остальные, даже, быть может,Верн.

Я собирался было возразить, но тут же передумал: он был абсолютноправ, что бы я там ни толковал своим родителям насчет того, что любой человекдолжен считаться невиновным до тех пор, пока не доказано обратное. Да, ядействительно знал, что деньги взял он.

– А никому не пришло в голову, что я, может быть, раскаялсяи попытался их вернуть?

Глаза у меня расширились:

– Ты правда пытался?

– Я же сказал «может быть»… А может, я это и сделал? Может,я отдал их этой старой чертовке, леди Саймонс, но несмотря на это менянаказали, поскольку деньги так и не всплыли? А на следующей неделе стараячертовка заявилась в школу в новой юбке…

Я уставился на Криса, пораженный, не в силах вымолвить нислова. Он как-то жалко ухмыльнулся, но его глаза вовсе не смеялись.

– Повторяю, «может быть». Это всего лишь предположение.

Новую коричневую юбку леди Саймонс я прекрасно помнил. Мнееще тогда подумалось, что в ней она даже как-то похорошела, помолодела вродебы…

– И сколько же там было, Крис?

– Почти семь баксов.

– Бог ты мой…

– А теперь представь себе, как я рассказываю всем и каждому,что действительно взял эти деньги, однако потом леди Саймонс взяла их у меня…Кто это утверждает?! Крис Чамберс, братец Фрэнка Чамберса и «Глазного Яблока»?Поверил бы мне кто-нибудь, как ты полагаешь?

– Бог ты мой! – повторил я в ужасе. – Конечно же, никто быне поверил.

Опять эта ужасная ухмылка и льдинки вместо глаз…

– И еще: как думаешь, если бы на моем месте был кто-нибудьиз приличной семьи, скажем, из Касл-вью, решилась бы эта сука на такое?

– Да ни в жизнь!

– То-то и оно. Если бы это было так, она бы заявила: «Ну,хорошо, хорошо, простим тебя на этот раз, но больше так не делай…» Что жекасается меня… Ну, может, она уже давно положила глаз на эту юбку, а тутпредставился такой случай. Но мне и в голову не могло прийти, что учительница…Да, ладно, о чем тут вообще говорить?

Он прикрыл лицо ладонью, и я понял, что сейчас он заплачет.

– Крис… А почему бы и тебе не попробовать поступить вгуманитарный класс? С мозгами у тебя, по-моему, все в порядке.

– Так ведь все уже решено, дурашка! Такие вещи учителярешают в своем кругу, не спрашивая нас. Для них главный критерий – этоповедение, ну и, конечно, репутация семьи. Не дай Бог, какой-нибудь хулиганиспортит примерных деток! И тем не менее, я все же попытаюсь. Не знаю,получится ли, но попробовать стоит. Я, видишь ли, мечтаю поступить в колледж иубраться из Касл-Рока к чертям собачьим, чтобы никогда больше не видеть моеголюбимого папочку и дорогих брательников. Хочу уехать туда, где меня никто незнает, где ко мне не станут относиться как к прокаженному с рождения. Удастсяли мне это? Не знаю, но буду стараться.

– А почему же не удастся?

– Из-за людей. Вот так всегда: из кожи лезешь вон, стараясьвыплыть на поверхность, но всегда найдутся такие, кто тебя утопит.

– О ком ты?

Наверное, подумал я, он говорит об учителях, о взрослыхсволочах вроде этой мисс Саймонс, которой вдруг понадобилась новая юбка, или освоем братце «Глазном Яблоке» и его друзьях-приятелях «Тузе», Билли и Чарли, аможет, и о своих стариках…

Однако он не их имел в виду.

– Я, Горди, говорю о своих же товарищах, о наших с тобойкорешах. -Он показал на Тедди и Верна, дожидавшихся нас в отдалении. Они громкохохотали над чем-то своим, при этом Верн чуть не лопался от смеха. – Тыудивлен? Между тем, это чистая правда. Именно друзья хватают меня за ноги, недавая выплыть. Спасти же их уже нельзя, можно только вместе с ними пойти кодну. Ты тоже пойдешь с ними ко дну, Горди, если не стряхнешь с себя этот груз.