– Додумывайся сам, – объяснил ему Крис, – у тебя же естьсобственное воображение.

– Еще чего! – возмутился Верн. – Он сочинил эту срануюисторию, вот пускай он и применит свое воображение!

– Да, Горди, чем же в конце концов все это кончилось дляЗадницы? -принялся настаивать и Тедди. – Ты уж давай, досказывай…

– Ну, – замялся я, – думаю, что уж папаша-то егоприсутствовал, конечно, на соревновании и, придя домой, задал сыночку хорошуютрепку.

– Точно, – согласился Крис, – скорее всего, так и было.

– А ребята, – добавил я, – продолжали дразнить его Задницей,вот только к этой кличке прибавилась, наверное, еще одна: Рыгайло-Блевайло.

– Тоскливый какой-то конец, – угрюмо заметил Тедди.

– Потому-то я его и опустил.

– А ты не хочешь переделать его? – предложил Тедди. – Кпримеру, он, пристрелив папашу, убегает из дома и присоединяется к техасскимрейнджерам… Как тебе это нравится?

Мы с Крисом обменялись взглядами, и Крис незаметно покрутилпальцем у виска.

– Ну, если так нравится тебе… – не стал я возражать Тедди.

– А про Ле-Дио ничего новенького нет?

– Сейчас нет, может, попозже будет. – Мне не хотелось егоогорчать, однако рассказывать что-то про Ле-Дио у меня не было ни малейшегожелания. – Жаль, что тебе не понравилась эта история.

– Да нет же, еще как понравилась, особенно про блевотину, –принялся уверять Тедди. – Вот только конец маленько подкачал.

– Да, – согласился Верн, – то, как всех там вывернулонаизнанку, было великолепно. А насчет конца Тедди прав.

– Ладно, пусть будет так, – вздохнул я.

Крис поднялся: пора было трогаться в путь. Было еще совсемсветло, и небо продолжало сиять какой-то пронзительной голубизной, однако тенисильно удлинились – дело шло к вечеру. Ребенком, помнится, мне всегда казалось,что вечера на исходе лета наступали как-то уж слишком неожиданно, совсем нетак, как, скажем, в июне, когда и в половине десятого было еще совсем светло.

– Который час, Горди? – спросил Крис.

Взглянув на часы, я поразился: уже шестой…

– Да, пора, – заторопился и Тедди. – Нужно разбить лагерьзасветло, чтобы успеть собрать дров. К тому же я проголодался.

– Ладно, начнем устраиваться на ночлег в половине седьмого,– решил Крис. – Возражений нет?

Их не было. Мы двинулись в путь, но уже не по шпалам, а пощебенке возле рельс. Река вскоре осталась далеко позади, так, что ее и слышноуже не было. То и дело приходилось хлопать себя по лицу и шее, отгоняя комаров.Впереди теперь шли Верн и Тедди, оживленно обсуждая содержание последних выпусковкомиксов, а Крис, засунув руки в карманы, двигался со мною рядом. Рубашка, всееще повязанная на поясе, хлопала его по бедрам и коленям, словно фартук.

– Я слямзил у папаши несколько штук «Уинстона», – сообщилон. -Покурим после ужина.

– Правда?! – обрадовался я. – Это здорово.

– После ужина, – повторил Крис. – Закурить после еды – самоемилое дело.

– Это точно.

Некоторое время мы шли молча.

– А рассказ у тебя вышел классный, – неожиданно сказал Крис.– Не обращай на них внимания, – он кивнул в сторону Верна и Тедди, – у нихпросто не хватает мозгов, чтобы понять.

– Да ну, фигня это…

– Перестань. Не фигня, и ты это прекрасно понимаешь. Тысобираешься его записать? Ну, обработать и перенести на бумагу?

– Наверное… Только позже. Я, видишь ли, не умею писать воттак, сразу. Рассказ должен сначала сложиться в голове, так сказать, дозреть.

– А как насчет концовки? Верн дурачок – конец этой истории,по-моему, как раз таким и должен быть. Как в жизни, в нашей поганой жизни…

– Чем же она такая уж поганая?

– А что, нет?

Крис нахмурился, но тут же рассмеялся:

– А знаешь, я завидую тебе. Они из тебя выскакивают, словнопузырьки газа из «кока-колы», если хорошенько взболтать бутылку.

– Что-что из меня выскакивает? – переспросил я, хотя,похоже, прекрасно понимал, о чем он.

– Да эти твои байки. Ведь это просто невероятно: ты ихрожаешь одну за другой, а им все конца нет. Вот увидишь, Горди, ты станешьвеликим писателем.

– Не думаю.

– Станешь. А может, когда-нибудь напишешь и о нас, о нашемдетстве: как мы жили, чем занимались…

– Уж о тебе-то точно напишу, – ткнул я его локтем в бок.Отсмеявшись, мы еще немного помолчали, затем он так же неожиданно спросил:

– В школу тянет?

Я пожал плечами. Что тут сказать? Разве в школу вообще можеттянуть? После каникул хочется, конечно, повидать друзей, посмотреть на новыхучителей. К концу лета иногда даже устаешь от отдыха, но эта усталость -ничтопо сравнению с усталостью от учебы, которая наступает уже на второй неделепосле начала занятий.

– А знаешь, Горди, к следующим летним каникулам мы уже будемсовсем другими, – сказал вдруг Крис.

– Как это? Почему?

– Средняя школа – не начальная. Там все будет по-другому,почти как в колледже. Меня, Тедди и Верна запишут, скорее всего, впроизводственный класс, как и всех отстающих, – будем вытачивать пепельницы имастерить клетки для птиц. Верн, может, даже загремит во вспомогательный… Тебеже прямая дорога в гуманитарный, «продвинутый» класс. Там у тебя будут новыедрузья, не чета нам… Уж до них-то смысл твоих рассказов станет не на третьисутки доходить… Вот так, Горди.

– Черт с ними, с рассказами. Я не собираюсь расставаться нис тобой, ни с Тедди, ни с Верном.

– Ну и дурак.

– Почему же это я дурак. Потому что не хочу бросать друзей?

Замедлив шаг, он задумчиво взглянул на меня, словно решая:сказать или не говорить? Верн с Тедди уже опередили нас чуть ли не на милю.Солнце, клонясь к закату, выглядывало из-за верхушек деревьев, окрашивая всевокруг в золотистый цвет. Рельсы поблескивали уже не на всем протяжении, а лишьместами, как будто через каждые шестьдесят ярдов кто-то по ним рассыпалбриллианты. Тем не менее, было все так же жарко, и пот продолжал катить с насградом.

– Да, бросить, если ежу понятно, что такие друзья тебя додобра не доведут, – жестко сказал, наконец, Крис. – Тем более с такой семьей,как у тебя. Ведь я все знаю про твоих стариков: на тебя им совершенно начхать.Твой старший брат был для них единственным солнышком в окошке… Вот так же и мойсобственный папаша: когда Фрэнк угодил за решетку, у него крыта поехала. Нанас, младших, принялся срывать зло… Твой-то хоть тебя не лупит, но это, может,даже хуже. Если ты ему объявишь, что по собственному желанию записался впроизводственный класс, знаешь, как он скорее всего прореагирует? Перевернетстраницу своей гребаной газеты и скажет: «Отлично, Гордон, пойди спроси у мамы,что у нас на ужин». И не говори мне, что это не так. Уж я-то знаю…