– Герта Оберхойзер? – спросил из-за двери мужской голос с британским акцентом.

Вот дерьмо. Чертов Гюнтер. Ясно же было, что ему нельзя доверять. Сколько ему заплатили за предательство?

– Уже иду!

Пока я сидела в ванне, у меня онемели конечности.

Может, все-таки получится вылезти через окно?

По двери ударили чем-то тяжелым, и она подалась. Я, наверное, закричала, когда потянулась за полотенцем. В ванную вошел британский офицер. Я снова опустилась в воду, исчезающая мыльная пена была моей единственной защитой.

– Герта Оберхойзер? – спросил офицер.

Я попыталась прикрыться.

– Нет.

– Я здесь, чтобы арестовать вас за преступления против человечности.

– Но я не она, я ничего не сделала.

От шока я вела себя как идиотка.

Как Гюнтер мог так со мной поступить? Мама будет в ярости.

– Фройляйн, вылезайте из ванны, – велел офицер.

Вошел еще один офицер, он держал в руке брезентовый плащ. Я жестом попросила их отвернуться.

– Я вернусь через минуту, – сообщил первый офицер и покраснел, а когда передавал мне полотенце, отвел глаза в сторону. – Завернитесь вот в это.

После этого вышел и закрыл за собой дверь.

Я с трудом вылезла из ванны.

Мысленно проклиная Гюнтера, я подошла к аптечке, обнаружила там лезвие для бритвы и соскользнула обратно в ванну.

Вода начала остывать.

– Фройляйн? – окликнули меня из-за двери.

– Минутку! – Я достала бритву из упаковки.

Нащупала лучевую артерию. Сердце билось сильно, так что это было легко. Я погрузила лезвие глубоко в артерию, она вскрылась, как персик. Вода стала розовой, я откинулась назад, вода остывала, а у меня немного закружилась голова.

Интересно, мама будет плакать, когда увидит, что я сделала?

По крайней мере, я сделала это в ванне. Прибраться будет несложно.

Офицер вернулся в ванную, прежде чем я вскрыла вторую артерию.

– Господи! – выдохнул он.

Вода к этому времени стала красной.

– Тедди! – завопил он и повторил: – Господи!

Потом еще крики на английском, и меня наконец вытащили из ванны.

Тут уж не до стыдливости.

Я теряла сознание и не собиралась им подсказывать, как надо действовать в таких случаях. Но, не без удовлетворения, заметила, что они и без меня прекрасно справляются. Зачем-то подняли мне ноги. Верный способ помочь пациенту быстрее истечь кровью. Ступни у меня так и остались грязными, и под ногтями тоже.

Я потеряла сознание, но пришла в себя, когда меня на носилках выносили из квартиры. Повязка на запястье была безупречной. Кто-то хорошо знал свое дело.

Среди них есть врач? Он удивился, что немецкий медик так плохо сделал свою работу?

Когда британцы несли меня вниз по лестнице, я попыталась спросить Гюнтера, почему он меня предал.

А когда носилки загружали в карету «скорой помощи», увидела Гюнтера в окне. Его лицо ничего не выражало. К другим окнам тоже подошли жильцы. Старики. Женщины. Они отодвигали занавески и смотрели вниз.

Обычные любопытные немцы. Девочка с желтыми косичками встала у окна, но мама оттолкнула ее в сторону и задернула шторы.

– Ей просто интересно, – пробормотала я.

– Что? – переспросил какой-то англичанин.

– У нее шок, – объяснил ему другой.

Шок? Это неполный диагноз, английский коллега. Гиповолемический шок. Учащенное дыхание. Общая слабость. Холодная, липкая кожа.

Еще лица в окнах. Все жильцы хотели посмотреть, что происходит.

У меня по щекам потекли капельки влаги.

Дождь?

Я надеялась, никто не подумает, что это слезы.

Мама слегла с гриппом и отправила меня в Париж одну. Естественно, она страшно волновалась: да, войска союзников освободили Францию, но война не закончилась. Сколько еще немецких подлодок курсирует в Атлантике? Но после пяти долгих лет разлуки с Полом меня ничто не могло остановить. Для организации поездки пришлось продать мистеру Шнайдеру еще немного серебра: щипцы для птифура, ножи для масла и несколько столовых вилок.

В Ла-Рошель, порт к северу от Бордо, мы прибыли двенадцатого апреля сорок пятого года. Когда я сходила на берег, старший помощник капитана объявил, что президент Рузвельт умер в своем доме в Уорм-Спрингс, в Джорджии. Он умер, так и не узнав, что немцы сдали Францию. И уже никогда не узнает, что Гитлер покончит с собой.

Рожер организовал для меня машину с водителем. По дороге в Париж я с заднего сиденья смотрела на опустошенную Францию. Одно дело – читать о войне в газетах и обозначать продвижение армий флажками на карте, и совсем другое – видеть разоренную Францию своими глазами.

После освобождения Парижа союзными войсками прошло уже семь месяцев, но следы боев были еще свежи: целые кварталы обезлюдели, дома разбомблены, у многих жилых зданий обрушены стены фасадов и в поперечном срезе видны комнаты с уцелевшей мебелью. Машина то и дело объезжала груды щебня на еще не отремонтированной дороге. К югу от Парижа не осталось ни одного не поврежденного моста. Но несмотря на все это, наступила весна, город поднимался из руин, Триумфальная арка не пострадала и была украшена пятью флагами.

Уже в Париже консьерж, присматривавший за маминой квартирой, разрешил мне воспользоваться своим стареньким «пежо», который был оборудован прикрепленной к багажнику импровизированной дровяной печкой. В военное время из-за нехватки бензина стали широко использовать газогенераторы кустарного производства, работавшие на дровах. Их ставили на автобусах, такси и частных машинах. Это было то еще зрелище, потому что каждое транспортное средство имело установку индивидуальной формы, и установки эти в основном крепились позади машины. Ехать на таком автомобиле по Парижу было настоящим испытанием, потому что все городские улицы по-хозяйски заняли велосипедисты. В результате самым популярным видом транспорта оказалось метро, в его глубинах можно было встретить даже богатейших людей Парижа.

Я остановилась на перекрестке бульвара Распай и улицы Севр и чуть не прослезилась, увидев отель «Лютеция». Свободная от нацистских оккупантов, гостиница в стиле Прекрасной эпохи возвышалась в центре Парижа, а над ней развевался национальный флаг Франции. У входа собралась толпа – матери, мужья, жены и возлюбленные депортированных в надежде узнать хоть какие-то новости поднимали над головой фотографии пропавших близких и выкрикивали их имена. Кафельный пол в вестибюле был усыпан затоптанными записками и веточками сирени. К стойке регистрации правдами и неправдами пытались пробиться журналисты, сотрудники Красного Креста и представители властей.