Когда я протискивалась через эту толпу, меня схватила за руку хрупкая сгорбленная женщина в черном. Она поднесла к моему носу фотокарточку седого мужчины:

– Вы не встречали этого человека?

– Нет, мне очень жаль.

В обеденном зале за столами под хрустальными люстрами сидели недавно освобожденные из концлагерей заключенные. Они еще не пришли в себя и даже не успели сменить полосатую лагерную робу на обычную одежду. Официанты приносили им самое лучшее из запасов бежавших фашистов: телятину, шампанское, сыр и свежий хлеб. Многие не могли есть и просто смотрели на еду. Те, кто съедал несколько кусков, сразу отправлялись в туалет.

Люди, которые искали своих близких, проталкивались в галерею, где на стенах были развешены объявления и фотографии пропавших. Многие фото пропавших или угнанных были перечеркнуты черным крестом – знак того, что они уже никогда не вернутся.

Там, в галерее, я и наткнулась на это: «Пол Родье. Номер 515».

Я кинулась к лифту, но в него набилось столько людей, что двери не закрывались, и я побежала к лестнице. По пути мне попадались исхудавшие мужчины в полосатой робе, которая висела на них, как на вешалках. Они бесцельно бродили по коридорам.

Я приготовилась увидеть Пола в таком же состоянии или даже хуже. Мне было все равно, как он выглядит, главное – быть рядом. Я готова была заплатить любые деньги, лишь бы помочь ему выздороветь.

Гостиничные номера превратились в больничные палаты. В них расставили дополнительные кровати, все двери были приоткрыты.

Пятьсот одиннадцатый. Пятьсот двенадцатый.

В коридоре два жандарма мило беседовали с симпатичной медсестрой. Война закончилась, вернулась любовь.

Пятьсот пятнадцатый. Просторный номер на пятом этаже с высокими окнами с панорамным видом на городские крыши и Эйфелеву башню. У стены – кровать в стиле Людовика Шестнадцатого. Королевский уход за знаменитым Родье.

Еще в дверях я увидела Пола. Он сидел в мягком кресле и играл в покер с тремя мужчинами. Легкий бриз покачивал занавески на окнах.

Пол был в простой рубашке на пуговицах. У него за спиной сидела медсестра, одну руку она положила на спинку кресла, а второй проверяла пульс у Пола.

Было так странно видеть его в этом чудесном номере со шторами из дамаста и шерстяными коврами. Я подошла ближе и со спины заглянула в его карты.

– На такой раздаче я бы ва-банк не пошла.

Пол повернул голову и улыбнулся.

К моему великому облегчению, он совсем неплохо выглядел. Худой, с бритой головой, но живой и такой свежий в белой хлопчатобумажной рубашке. Мне безумно хотелось как можно скорее отвезти Пола домой и уложить в его собственную постель.

– А ты принесла деньги, чтобы делать ставки? – спросил он. – И русские сигареты? Иди сюда, поцелуй меня.

Я обошла кресло и даже вздрогнула, когда увидела ноги Пола. Длинные, худые как палки, с круглыми коленками, они были похожи на ножки сверчка.

– Не волнуйся, я не сломаюсь. И не верь врачам. Если мои выигрыши о чем-то говорят, так это о том, что я в порядке.

– Даже не знаю, с чего начать.

Я опустилась на колени рядом с креслом и боялась к нему прикоснуться.

Может ли причинять боль такая худоба?

К нам подошел молодой доктор с рыжими взлохмаченными волосами, похожими на горку шафрана.

– Вы родственница? – спросил он.

– Друг, – ответил Пол. – Мисс Ферридэй из Нью-Йорка.

Доктор посмотрел на меня покрасневшими глазами.

Сколько дней он уже недосыпает?

– Не могли бы вы выйти со мной в коридор?

Я уловила в его голосе слабые нотки недовольства, как будто он не одобрял мое появление в номере Пола.

– Меня зовут Филипп Бедро, – представился он, когда мы вышли в коридор. – Я занимаюсь лечением Пола уже несколько недель. Восстановление после тифа прошло успешно, частично благодаря новому лекарству хлорамфениколу. Но потом неожиданно последовало ухудшение. Пневмония.

– Пневмония? – У меня перехватило дыхание.

Как у отца. Диагноз на французском звучит красивее, но не становится от этого менее смертельным. Мама продолжала называть эту болезнь воспалением легких.

– Он выздоровел, но еще очень далек от того, чтобы считаться здоровым. Вы останетесь в городе?

– В маминой квартире, это тут неподалеку. Пол знает о смерти жены?

– Да. Для него это сильнейший удар, но он отказывается об этом говорить. На данном этапе ему нужен здоровый сон. В дальнейшем, в связи с мышечной атрофией, потребуется усиленная физиотерапия.

– Он полностью восстановится?

– Мадемуазель, сейчас рано об этом говорить. Мы имеем дело с разрушенным телом. Пол потерял больше половины массы тела.

– Но ментально он в полном порядке, – предположила я. – Играет в покер.

– Он – актер и умеет делать хорошую мину при плохой игре. Но мы должны быть крайне осторожны. Его сердце и легкие очень сильно пострадали.

– И сколько, по-вашему, займет выздоровление? Две недели? Три?

– Сейчас положение таково, что он может и завтра не проснуться. Вы должны дать ему время.

– Простите, доктор.

– На прошлой неделе один молодой человек уже был готов к выписке. Все показатели хорошие. А наутро, когда он должен был ехать домой, умер от сердечной недостаточности. Кто знает, когда мы можем констатировать полное выздоровление таких пациентов?

– Я просто очень хочу…

– Ему противопоказаны любые физические нагрузки. Никакой готовки, никаких прогулок и, конечно, никакого… – Доктор запнулся.

– Да?

– Никакой дополнительной активности.

– Простите?

– Постельный режим и абсолютный покой.

Он хотел сказать, что спать Пол должен один.

Врач ушел, а я села возле кровати Пола и смотрела, как поднимается и опускается под одеялом его грудь.

– Не уходи, – сказал он.

– Ни за что, – пообещала я.

День я проводила с Полом, а на ночь возвращалась в мамину квартиру. К счастью, благодаря супруге нашего смотрителя квартира за время войны практически не пострадала. Даже стекла в створчатых окнах от пола до потолка уцелели, и паркет из граба был в целости и сохранности. Но все покрылось толстым слоем белой пыли. Баночки с серебряными крышками на моем туалетном столике из красного дерева на два дюйма утонули в этом белом порошке. Дорожные часы в папином кабинете остановились в девять двадцать пять. А в маминой комнате появилась протечка, кусок узорчатых обоев отклеился и походил на испачканное свиное ухо.

В первые две недели Пол бóльшую часть суток спал, но скоро попросился домой в Руан, где они жили с Риной. Доктор Бедро неохотно согласился. Он снова смутно намекнул на нежелательность занятий любовью, на что Пол ответил улыбкой. Также в связи с тем, что дом Рины находился в нескольких милях от Парижа и медицинская помощь там была ограниченна, доктор Бедро настоял на ежедневных визитах врача. Я сразу согласилась и вообще с радостью заплатила бы за что угодно, лишь бы Пол был счастлив. А потом мы с тремя крепкими медсестрами помогли ему спуститься и усадили на переднее сиденье «пежо».