И вот наступил день, когда я тайком покинула лагерь. Я шла вдоль берега озера, ступая на мягкие холмики, а ручка чемодана скользила в потной ладони. Озеро хмурилось волнами с белыми барашками. Что его так разозлило – ветер или души тех, чей пепел осел на дно и смешался с илом? Но в чем моя вина? Я всего лишь по необходимости согласилась на работу лагерного врача. Мертвые не смогут поднять свои костлявые пальцы и свидетельствовать против меня.

На подходе к Фюрстенбергу увидела целое море мужчин, женщин и детей. Кто-то шел с чемоданами, кто-то налегке. Половина жителей покинула город еще месяц назад, а теперь создавалось впечатление, что и вторая половина решила бежать от наступающей Красной армии. Я вышла на трассу, и меня поглотил поток беженцев. Трудно было поверить, что все кончено и я убегаю. Ощущение позора отбирало последние силы.

– Куда вы идете? – спросила я мужчину в твидовом пальто и шляпе горчичного цвета.

Он нес за спиной клетку с птицей. Птица с каждым его шагом раскачивалась на деревянной трапеции.

– Пойдем в обход Берлина в Мюнхен. Американцы наступают с запада, русские – с востока.

Я присоединилась к группе, которая направлялась в Дюссельдорф. Путь был долгим и монотонным. Мы старались не выходить на шоссе, шли через поля и лесными тропами, спали в брошенных машинах, ели все, что могли найти. Я представляла, как обрадуется мама, когда меня увидит. Она жила с Гюнтером в его уютной квартире, которая располагалась прямо над нашей. Гюнтер был довольно симпатичным торговцем журналами. А еще я представляла запах жареного лука и картофельного пюре с яблочным соусом, которое приготовят в честь моего возвращения.

Когда я добралась до Дюссельдорфа, заморосил дождь. В городе было полно американских солдат, лучше оставаться для них незаметной. Хотя кто стал бы ко мне приглядываться – у них были дела поважнее.

На улицах валялись брошенные чемоданы, то и дело попадались трупы лошадей и людей. Вокзал превратился в руины. Недалеко от маминого дома я прошла мимо перевернутого набок разграбленного фургона. Две старухи пытались снять с него колеса. По улице бродили люди, некоторые несли на себе все свои пожитки. Я старалась смешаться с толпой, стать похожей на еще одну беженку.

Добравшись до маминого дома, обрадовалась, что он не только цел, но и содержится в образцовом порядке. Ванна и горячая еда – это все, о чем я тогда могла думать. В холле пахло жареным луком. Кто-то умудрился запастись продуктами на черный день.

Я поднялась на третий этаж и позвонила в квартиру Гюнтера.

– Кто там? – спросил из-за двери мужской голос.

Гюнтер.

– Это Герта.

Гюнтер медлил. У меня загудело в ушах. Я не могла понять, что это за звук. Решила, что это следствие обезвоживания организма.

– Моя мама дома? – спросила я через дверь.

Щелкнул замок, дверь открылась.

– Заходи, – велел Гюнтер. – Быстрее.

Он схватил меня за руку, затащил внутрь и закрыл дверь.

Обстановка в квартире была по-прежнему хорошая, с коврами и креслами с бархатной обивкой. Кто-то убрал со стены портрет фюрера, на его месте обои были ярче. Быстро среагировали.

– Сегодня утром мародеры пытались проникнуть в квартиру ниже этажом. Кругом беспорядки.

– Гюнтер, я…

– Теперь каждый только и ждет, как бы что украсть. Кто первым руку наложил, того и вещи.

– Я есть хочу.

– Герта, все хотят.

– В лагере все еще готовят неплохую еду…

– Вы с приятелями там не только готовкой занимались. Правда просочилась, знаешь ли.

Я подошла к радиоприемнику:

– Должны выдавать продуктовые карточки. По радио передавали…

– Герта, нет никаких карточек. И никаких объявлений по радио. Женщины продают себя за кусок сахара.

По Гюнтеру трудно было сказать, что он недоедает. Конечно, немного похудел, но щеки оставались тугими. Только кожа на шее слегка обвисла.

Как ему удалось избежать призыва в армию?

Что-то тут не складывалось, а гул в ушах не стал тише и мешал мыслить логически.

– Мне надо принять ванну, – сказала я.

Гюнтер прикурил сигарету.

Где он достает сигареты?

– Тебе нельзя здесь оставаться. Они знают, чем ты занималась.

– А где мама?

– Ей пришлось пойти в полицейский участок. Тебя ищут.

– Меня? За что?

Можно было и не спрашивать.

Как они смогли так быстро меня вычислить?

– Герта, ты одним своим приходом сюда ставишь свою мать под удар. Прими ванну, но потом ты должна найти другое…

– Мама может быть иного мнения.

– Ты мойся, а потом поговорим.

Я поставила чемодан на диван.

– Возможно, мне понадобится мамина помощь, чтобы решить кое-какие вопросы.

Гюнтер стряхнул пепел.

– Денежные?

– В том числе. Могут понадобиться деньги на адвоката.

– О, неужели? Если с тобой что-то случится, государство оплатит все расходы.

– Что случится? – не поняла я.

Гюнтер прошел к кладовке и вернулся с банным полотенцем.

– Иди мойся. Горячая вода у нас пока еще есть. После поговорим.

Я бросила свои вещи в гостиной и включила воду, а сама приставила ухо к двери и прислушалась. У меня были подозрения, что Гюнтер может позвонить куда следует. Союзники наверняка уже установили свои порядки в городе. Я пыталась убедить себя в том, что Гюнтер меня не сдаст. Мама будет в бешенстве. Но он никогда не был патриотом, а после смены власти в городе никому нельзя доверять.

Я задвинула защелку, потом подождала, пока в ванну наберется побольше горячей воды, и плавно соскользнула по эмалированному чугуну в обжигающее море.

Я чувствовала, как расслабляется каждая мышца.

Где сейчас Фриц? Надо будет устроиться на старую работу в кожной клинике. Если только ее не разбомбили.

Намыливая почерневшие после долгой дороги ступни, я репетировала предстоящий разговор с мамой.

Она поддержит меня, что бы там Гюнтер ни говорил.

«Ну и что, – ответит мама, после того как я расскажу ей о лагере. – Герта, это ведь была твоя работа».

Где она сейчас? Наверное, пытается раздобыть какую-нибудь еду.

Я закрыла глаза и предалась воспоминаниям о маминых завтраках. Представляла горячие булочки и свежее масло, кофе…

Мне показалось, что по гостиной кто-то ходит.

– Мама? – позвала я. – Гюнтер?

В дверь постучали.