В этот момент вошла охранница и сказала, что наше время закончено. Верка пронзительно вскрикнула, как раненая птица, и замолчала. Я вышла вместе с фурией за дверь, сунула ей деньги и попросила не трогать нас еще минут пятнадцать. Мои руки тряслись, как после недельного запоя, и голос срывался, когда я вернулась назад, в обшарпанную комнату, и увидела Верку, беспомощно сидящую на каменном полу и обнимающую колени. Я села рядом на пол и обняла ее. На секунду она словно обмякла, а потом снова выпрямилась и отстранилась от меня. Ее глаза вновь стали сухими и болезненно блестящими.

«Неша, дай мне закончить. Если я буду продолжать плакать, то вытеку вся через глаза и не скажу тебе самого главного. В тюрьме оказалось, что я беременна. Они предлагали мне сделать аборт, избавиться от дьяволенка, но я не смогла. Я думала о том, что ведь дети – это чьи-то души, которые сами решают, когда и к кому им приходить. Это ведь будет не его душа, правда? Это уже совсем другое существо, которое любит меня и послано мне для того, чтобы иметь под конец жизни такое маленькое счастье под боком. А гены? Что гены. Они могут перемешаться как угодно, и от этого подонка там будет совсем мало. Ночью у меня начались роды, но тюремщица мне не поверила. Сказала – терпи до утра, куда, мол, тащиться на ночь глядя. Но девчонки стали ломать дверь и требовать, чтобы меня отвезли в больницу. Мы еле успели доехать, роды шли уже полным ходом. И все равно они приковали меня наручниками к спинке кровати, чтобы я не убежала. Смешно, да? Вот так на свет появилась моя девочка. Первые полгода все было замечательно, я была все время вместе с малышкой и не замечала ничего вокруг. На какое-то время тюрьма превратилась для меня в рай. Девчонки здесь заботились обо мне и о ребенке, помогали кто чем мог. Мне кажется, эти шесть месяцев были самыми счастливыми в моей жизни. А потом у меня кончилось молоко, и они сказали, что больше ребенок не будет жить со мной. Ее забрали в отделение малютки и лишь изредка разрешают видеть, хотя по правилам я должна гулять с ребенком два раза в день. Но тут всем глубоко наплевать на твои права, а после того как я расцарапала одной из тюремщиц рожу за то, что она не хотела пускать меня к моей девочке, они сократили эти встречи до минимума. Иногда я прижимаюсь ухом к стене, которая соединяет нашу зону с территорией Дома малютки, и мне кажется, что я слышу ее тонкий печальный плач. Иногда мне доносит его ветер. Неша, милая, я так виновата перед тобой, я не имею права ни о чем тебя просить. Но тут я прошу не за себя, мне все равно. Потому что я умираю. Не перебивай, это так. Никто не знает, что ждет нас там, после смерти. Но возможно, чем ближе ты подходишь к границе, тем больше начинаешь понимать. Сейчас я точно знаю одно – моя душа будет страдать до бесконечности, если я оставлю тут малышку. Кто бы ни был ее отец, ребенок не виноват. Пожалуйста, забери мою дочь отсюда. Это место нехорошее (Верка заговорила тихим шепотом), говорят, что они продают детей-сирот за границу, может, в другие семьи, а может, на органы. Тут всегда слышен детский плач, и никто не знает, откуда он идет. Понимаешь? Этот плач звучит повсюду, и не только я одна его слышу. Все знают о нем, даже жители окрестных деревень. Как только я умру, у нее никого не останется, и они сразу от нее избавятся. Нешечка, милая, забери ребенка отсюда, ты можешь сдать его в детский дом в городе. Но только не позволяй ей остаться тут».

Верку трясло, она говорила, словно в бреду. На щеках мерцал нездоровый румянец. Я схватила ее за плечи и немного встряхнула.

«Вера, о чем ты говоришь. Конечно, я не брошу вас тут. Мне нужно добраться домой, и дальше вопрос одной-двух недель, чтобы вытащить вас отсюда. Ты веришь мне? Я никогда не обманывала тебя. Так вот я обещаю, что вернусь и заберу вас отсюда, чего бы мне это ни стоило. И потом – у тебя ведь есть родители».

Верка опять побледнела, мне даже показалось, что она сейчас упадет в обморок. Ее рука мертвой хваткой сжала мне пальцы, так что они хрустнули.

«Неша, обещай мне, что никогда, ни при каких условиях не отдашь девочку моим родителям. Поклянись!»

Что мне было делать? Я поклялась. Тогда она немного успокоилась, даже стала улыбаться.

«У тебя есть деньги? Пойдем, я покажу тебе ее, за деньги они разрешат».

«Подожди, ты не сказала, что с тобой? С чего ты взяла, что ты умираешь? Не волнуйся, я все устрою. Любых врачей, лечение за границей. У меня сейчас столько денег, что можно купить целую клинику в Израиле».

«Дорогая моя подружка, ты всегда была такая деловая, такая смелая. Но сейчас за меня уже все организовали на небесах. У меня рак, Несси. И если они положат меня в больницу, я никогда больше не смогу увидеть свою девочку. Поэтому вначале вытащи отсюда ее. А если я доживу до этого момента, то буду тоже рада посмотреть на солнышко без решетки».

Верка тяжело дышала, было видно, что этот разговор дался ей с большим трудом. То же самое можно было сказать и обо мне. Мой желудок, о существовании которого я давным-давно забыла, заболел так, будто кто-то воткнул в него дрель и медленно начал сверлить. Почему мне суждено все время терять близких людей? Я шла рядом с Веркой и давилась слезами. Я все отдала бы за то, чтобы они с Корецким оба остались бы в живых. Пусть даже не со мной, но хотя бы здесь, в моем мире.

Медленно мы вышли во двор. Тетка на входе после суммы, которую я незаметным движением засунула ей в карман, была сама любезность и даже оставила нас в «детской» одних. Детская выглядела как очень маленькая тюрьма для очень маленьких человечков. Крашеные мерзко-зеленой краской стены, решетки на окнах, ободранные белые металлические ручки железных кроваток. Я бы не удивилась, если бы на малышах оказались полосатые пижамки.

«Как ты назвала ее?»

«Я не стала давать ей имя. Придумай сама, ты теперь для нее вторая мама».

Когда мы вошли в комнату, Веркина дочь спала. Но когда Верка нагнулась над ней, она открыла глазки и улыбнулась ей. И ее глазки, как я и опасалась, были пронзительно-синего цвета.

– Воды?

– Лучше чего-нибудь покрепче.

– Коньяк подойдет?

– Я лучше продолжу, потому что время уже поджимает… Итак, мне пришлось по пути уладить еще кое-какие дела, поэтому я опоздала. Алиса не брала трубку, а Ника шепотом сказал, что дела плохи.

«Они разозлились на нас и снова запустили своих пауков, Несси. Я говорил, что нельзя ей было трогать то ожерелье. Они слетелись на запах крови, как комары в тундре, спасения нет. Алиса чувствует себя очень странно, а вчера я обнаружила дома пакет с новыми покупками. Понимаешь, что это значит? Я даже не знаю, стоит ли вам теперь встречаться. Вдруг она уже мутировала».

Я договорилась с Никой встретиться вечером в их магазинчике сувениров. Я была уверена, что смогу очистить Алису – внутри меня бурлили новые, толком еще не осознанные силы. Я знала, что одним махом справлюсь с теми, что пролезли в Алису. На всякий случай, чтобы не напороться где-нибудь в городе на Марата, я поехала в гостиницу. Мне казалось, что теперь уже и Веркина квартира небезопасна. Но по пути меня настигла эсэмэска от Алисы: «Срочно приезжай в Стекляшку. Вопрос жизни и смерти». В животе странно заныло, навалилась нехарактерная для меня усталость. Честно скажу, мне не хотелось туда ехать, несмотря на эмоциональную окраску текста Алисы. Смутило еще то, о чем накануне говорил Никита. Наверное, это и называется интуицией. В такие моменты твое второе Я начинает безбожно тянуть время. Я вышла из такси, не доезжая остановки до Стекляшки, и решила быстро глотнуть хорошего кофе – неподалеку был отличный ресторанчик, где разные сорта кофе намешивали с корицей именно в «моей» пропорции. Я хотела как следует собраться с мыслями. Часть меня все еще была там, в Сибири, с Веркой. По пути я уже сделала несколько звонков, и, по моим подсчетам, именно в данную минуту к ней приехал известный московский юрист, чтобы помочь с апелляцией. Завтра я собиралась вернуться к ней с доктором, который поможет положить ее в больницу хотя бы на время, до повторного заседания суда. «Держись, дорогая, только держись», – мысленно заклинала я подругу. Что за бред, как можно самому себе диагностировать рак! От кафе до офиса было недалеко, и я немного прошлась пешком. Город сверкал на солнце, отражался в Неве, слепил мои глаза, отпрыгивая яркими лучами от золотых куполов Смольного собора. Я впитывала красоту, словно губка. Мне хотелось навсегда запомнить Питер именно таким – солнечным, ласковым псом, что трется носом о мои черные туфли. Улыбаясь про себя, я толкнула гигантскую круглую дверь-накопитель, которая обычно круглосуточно крутилась, одновременно впуская и выпуская потоки сотрудников, а сегодня застыла, оставив лишь небольшую щель между ней и проемом двери. Недолго думая, я просочилась в эту дырку и только тут осознала, что внутри здания – темно и тихо. А ведь все наружные стены и даже потолок были сделаны из стекла. В солнечный день тут должно было быть светло, как на пляже. Тараща глаза изо всех сил и пытаясь рассмотреть, что или кто там внутри, я прошла вперед, вытянув руки, чтобы ни на что не наткнуться. Было так холодно, что меня затрясло. В лицо пахнуло горелой пластмассой – я уже отлично знала эту вонь, она могла означать только одно – они тут. Я знала это, чувствовала их присутствие своим нутром. Надо сказать, что мне уже не было так страшно, как раньше. Теперь я поняла, что долгое время была одной из них, поэтому отлично ориентировалась в мире эйдосов – знала их запахи, повадки и пристрастия. Я прекрасно понимала, что для того, чтобы от их присутствия стало темно, необходимо стянуть сюда целую гвардию. Это была ловушка. Когда глаза чуть привыкли к темноте, я повернула обратно к двери и медленными шажками стала отступать назад. Но дверь, через которую я попала сюда, вдруг бешено и со свистом завертелась. При всем желании я не смогла бы выскочить наружу, не переломав себя пополам. В растерянности я стояла и пялилась на взбесившуюся дверь. Мало кто смог бы уцелеть в этой гигантской центрифуге. И тут, как в дурацкой американской шутке (когда именинник приходит домой, ничего не подозревая, включает свет и обнаруживает выпавших из шкафа родственников, что орут «Хеппи бездай»), во всем здании вспыхнула иллюминация и одновременно заиграла громкая торжественная музыка. Из тех, что обычно играют в тронных залах, когда там происходят торжественные приемы. Кругом раздались бурные, продолжительные овации. Я обернулась и обомлела – их и правда был легион. Больше, чем я когда-либо могла себе представить. Они вернули себе человеческое обличье, и теперь работники офиса в черных костюмах и платьях заполнили собой весь холл внизу, гигантскую лестницу, что тянулась до третьего этажа, и все остальное видимое пространство. Они стояли ровным строем, плотно прижав друг друга к стеклянным стенам, перегородкам по всему бизнес-центру, аж до крыши. Не мигая, эти существа смотрели на меня и ожесточенно, без тени улыбки, хлопали в ладоши. Получался громкий, почти металлический грохот. Зрелище завораживало. Я была королевой, которую приветствуют ее подданные. Я бы так и стояла еще сто лет с задранной вверх головой, если бы Марат не взял меня за руку.