Он задумался.

— Я уже объяснял тебе. Это вопрос силы и слабости. Хищника ижертвы. Если мы сможем одолеть ее — а я в этом не сомневаюсь, — значит, онажертва. Конец истории.

Я содрогнулась. Какое пугающее, жесткое и суровое восприятиемира! Наконец Дмитрий отпустил мою руку, и волна облегчения затопила меня.

Я поднялась на дрожащих ногах и опустилась на кушетку. Онсел рядом со мной.

— Почему Инна напала на меня? Почему она защищала Натана?

— Она любит его, — ответил Дмитрий, не скрывая своегоотвращения.

— Как?..

— Отчасти потому, что он обещал пробудить ее, когда онапрослужит тут какое-то время. Это говорят почти всей прислуге.

Я вспомнила, Сидни рассказывала, почему алхимики против,чтобы люди узнали о вампирах, — как раз потому, что они могут захотеть, чтобыих тоже обратили. Говорят?

— В большинстве своем они недостойны этого. И очень частокто-нибудь, проголодавшись, просто съедает очередного человека.

Меня затошнило — и не от близости Дмитрия.

— Как гадко.

— Ничего подобного.

Я не думала, что он снова начнет трясти меня, но его глаза угрожающезамерцали. Монстр притаился совсем рядом.

— Время уходит. Я был очень снисходителен, Роза.Снисходительнее, чем к кому-либо другому.

— Почему? Почему ты поступаешь так?

Я хотела — нет, мне требовалось — услышать: потому, что онлюбит меня и ради этой любви никогда не сможет заставить делать то, чего я нехочу. Мне нужно было услышать это, чтобы перечеркнуть воспоминания о томужасающем, яростном создании, которое я видела несколько минут назад.

— Потому что я понимаю ход твоих мыслей. И понимаю, что,пробужденная добровольно, ты станешь гораздо более значимым союзником. Тынезависимая и умная — вот что делает тебя такой ценной.

— Ценный союзник, — прошептала я.

Не женщина, которую он любит.

Он подвинулся и теперь нависал надо мной.

— Разве я не говорил, что всегда буду за тебя? И вот яздесь. Я буду защищать тебя. Мы будем вместе. Нам предначертано быть вместе, иты знаешь это.

В его голосе настойчивость брала верх над привязанностью.

Он подтянул меня к себе и поцеловал в губы. Привычный жарохватил тело, но другие мысли продолжали одолевать сознание. Я всегда думала,что нам предначертано быть вместе. И он когда-то говорил, что всегда будет заменя. Я и сама хотела этого — только по-другому, чтобы мы были на равных, чтобыприкрывали друг другу спины. Сейчас все было иначе. Я оказалась беззащитна.Слаба. Никогда, никогда в своей жизни я не была в таком состоянии. Дажесражаясь с превосходящим по силе противником, я вполне пристойно моглапротивостоять ему. Но не сегодня. Я была в ужасе. Я была слаба и ни на что неспособна. Могла разве что сидеть здесь с жалким видом и ждать, пока кто-тоспасет меня. Я допустила даже, что человек смог побороть меня в схватке!

Дмитрий уверял, что все разрешится, когда я стану стригоем.На протяжении последней недели он повторял это снова и снова, и, хотя в душе яне соглашалась с ним, прежнего отвращения идея уже не вызывала. Наоборот, онавсе чаще мелькала в сознании — как туманный, далекий способ быть вместе с ним.А я хотела быть с ним, в особенности в такие моменты, как сейчас, когда онцеловал меня и желание потрескивало в окружающем нас воздухе.

Только на сей раз желание не было таким всепоглощающим, какобычно. Оно присутствовало, да, но я не могла отделаться от воспоминания о том,каким Дмитрий был совсем недавно. С пугающей ясностью до меня дошло, что явлюблена в стригоя. Дикость!

Тяжело дыша, Дмитрий прервал поцелуй и пристально посмотрелна меня. Несмотря на характерное для стригоев невозмутимое выражение лица, ячувствовала, он хочет меня. Это сбивало с толку. Передо мной был Дмитрий и неДмитрий. Наклонившись, он поцеловал меня в щеку, потом в подбородок, потом вшею. Шире открыл рот, и я почувствовала прикосновение его клыков...

— Нет!

Он замер.

— Что ты сказала?

Сердце заколотилось, я приготовилась столкнуться с новойволной ярости.

— Ммм... Нет. Не сегодня.

Он отодвинулся и посмотрел на меня потрясенно и сердито.Поскольку он молчал, сбивчиво заговорила я.

— Я нехорошо себя чувствую... У меня все болит. Я боюсь потерикрови, хоть и хочу... — Дмитрий всегда умел определить, лгу я или нет, носледовало попытаться. Я, как могла, придала лицу страстное, но одновременноневинное выражение. — Я хочу... почувствовать укус... но лучше сначалаотдохнуть, набраться сил...

— Позволь мне пробудить тебя, и ты снова станешь сильной.

— Знаю, — с оттенком пылкости в голосе сказала я. Иотвернулась, надеясь, что это усилит видимость смущения. — И я начинаюдумать...

Он резко втянул воздух.

— Начинаешь думать о чем?

Я снова повернулась к нему, рассчитывая убедить его, чтовсерьез обдумываю возможность обращения.

— Я начинаю думать, что никогда больше не хочу быть слабой.

Он поверил мне — я видела это по его лицу. Надо отметить,мои последние слова ложью не были. Я действительно не хотела быть слабой.

— Пожалуйста. Я просто хочу отдохнуть. И еще немногоподумать об этом.

Истина состояла в том, что я лгала не только ему — я лгаласебе. Если серьезно, я жаждала этого укуса. Очень сильно. Мое тело настойчивотребовало еще эндорфинов. Они были нужнее, чем еда и воздух. И все же, проведябез них всего день, я обрела определенную, хоть и неполную ясность сознания. Тумою половину разума, которая жаждала лишь радости бездумного экстаза,возрастающая ясность разума не волновала, однако в глубине души я понимала, чтонеобходимо продвинуться в этом направлении, даже если придется лишиться того,чего мне так страстно хотелось.

Немного поразмыслив, Дмитрий кивнул и встал. Он воспринялмои слова так, как если бы я достигла критической точки в своих рассуждениях.

— Отдохни, — сказал он. — Поговорим позже. Но, Роза... у насвсего два дня.

— Два дня?

— Таков предельный срок Галины. Потом мне придется принятьрешение за тебя.

— Ты пробудишь меня?

Похоже, вопрос о смерти больше не стоял.

— Да. И для всех нас будет лучше, если мы не станемдотягивать до этого момента. — Словно внезапно вспомнив что-то, он сунул руку вкарман. — Ох! Это тебе.

Он протянул мне браслет, инкрустированный опалами и мелкимибриллиантами, с таким видом, словно это мелкий пустячок. Браслет былпотрясающий, каждый опал сверкал тысячью цветов.