– Она была молода… – начал Бер, – но не могу сказать, как она выглядела. Я видел ее смутно, а может, плохо запомнил. Мне кажется, у нее были золотистые волосы, а платье белое как снег…

У Вефрид оборвалось сердце. Отчасти это описание подходило к ней.

– Помню голос… Приятный голос молодой девушки. Она сказала, чтобы мы искали Градимира вниз по реке Песи. Здесь есть такая река?

– Есть! – охотно подтвердила Хельга; Вефрид не решалась подать голос. – На северо-восток, не более двух роздыхов отсюда. Она считается притоком Мерянской реки, по ней уже можно плыть без перерывов до самого Силверволла.

– Так значит, этот путь мы и должны выбрать. – Бер поглядел поочередно на мать и дочь. – Надеюсь, вторая гостья не обманула меня, как первая.

Вефрид старалась не смотреть ни на Бера, ни на мать: как бы не прочли в ее глазах, что она уверена в искренности второй гостьи. Она смотрела на дверь и поэтому первой увидела, как та отворяется и в погост входит, низко склонившись, Вальгест.

– Я нашел след! – объявил он. – Брал начало от той же избы и шел на восток, к реке. Там стоит какой-то хутор из трех домишек. Наша добыча уплыла на лодке. Ему помог кто-то из местных. Когда будем там, найдем его и расспросим – к тому времени хозяин челна уже вернется. Он скажет, куда повез беглеца – вверх или вниз по реке. Вот этого я, увы, не смог понять – на воде ведь нет следа…

Бер многозначительно выставил вверх палец, и Вальгест умолк.

– Спасибо тебе за твои усилия, мой друг! – торжественно произнес он. Вефрид не знала, что сейчас видит именно того Бера, которого знали в Хольмгарде, а не того, угрюмого и мрачного, которым его сделал долг мести. Так ясно явленное благоволение богов взбодрило его, разогнало душевный мрак. – Они подтверждают вести, которые я получил во сне. Градимир уплыл по Песи на восток. Теперь можем считать, что знаем это точно.

– Во сне? – Вальгест удивленно подался к нему. – К тебе кто-то приходил во сне?

– Да. Это была… – Бер запнулся. – Я сейчас вспомнил: она назвала себя, но просила ее не выдавать. Глупо было бы рассердить такую помощницу, поэтому я не скажу, кто она. Но теперь я знаю: ей можно верить!

При этих словах он почему-то взглянул на Вефрид; она потупилась. Не докажешь…

* * *

Вечером Эскиль устроил для Бера со спутниками богатый прощальный ужин: снова расщедрился на барашка и большой жбан меда, не считая жареной рыбы, печеных яиц, копченого сала, козьего сыра, жареных грибов с луком и сметаной и киселя пяти разных видов.

– Пока ты еще не умел ходить, твое любимое слово было «Туда!», – рассказывала Хельга вечером, сидя за столом с семьей и гостями. – Тебя кто-нибудь брал на руки – или Бера, или я, или Тияхти, – ты уверенно указывал куда-нибудь вдаль, будто конунг с носа корабля, и говорил: «Тада!» А сам ты так шустро ползал, что ходить тебе вроде как не было нужды. И вот однажды тебя принесли в шомнушу к Сванхейд, а она разбирала свой ларец с украшениями, кажется, какой-то перстень искала. А ты стоял возле скамьи напротив. Увидел, что в ларце все такое красивое, тянешь руки и требуешь: «Дяй!» А она так спокойно говорит: «Тебе надо? Подойди и возьми!» Ты и пошел. Перешел шомнушу, схватил какую-то большую застежку и на попу брякнулся. Заревел, но дело уже было сделано…

Слушатели хохотали, и Бер заодно со всеми. Хельга много чего помнила о его жизни от рождения и до середины второй зимы, чего он сам помнить не мог.

– Ну а когда ты научился ходить, с тебя уже глаз нельзя было спускать, – продолжала Хельга под общий смех. – Раз было, твой отец недавно вернулся из второго похода на греков, а тебе шла вторая зима. Он умывался, а его гривна и золотой браслет лежали рядом на скамье. Ты подошел, взял браслет – такой толстый был, крученый, с драконьими головками, – бегом побежал к печке да как бросил его прямо в угли! Едва сумели вытащить. Тородд потом долго звал тебя Губителем Обручий…

– Ну вот, значит, у меня с детства все же были задатки великого воина. – Бер улыбнулся и протер глаз, где от смеха блестела слеза. – А я и не знал.

– И ты уже тогда хорошо умел… ну, убеждать людей. Как-то к нам пришла в гости старая Радонега, Велерадова мать, а ей тогда уж было лет семьдесят или около того. Ты ползал по полу и играл в деревянные лошадки. Нам с Берой куда-то надо было выйти, я не помню, по делам, она попросила, чтобы Радонега за тобой посмотрела. Мы возвращаемся – вы с ней вдвоем ползаете по полу, ты и старуха. Увидела нас, хотела встать – а не может, спину прихватило. А нам ее было не поднять – позвали кого-то из мужчин, он с одной стороны ее под локоть держит, мы с Берой – с другой. Спрашиваем: что же ты, мать, коли спина болит, зачем же на четвереньках бегать? А она и ответить не может…

Все вокруг хохотали, вечер получился веселый. Хельга старалась бодриться, но то и дело на лице ее проступала грусть, как влага сквозь полотно. В глазах ее, устремленных на Бера, сияли любовь и боль: по невозвратной молодости, по ушедшим на тот свет подругам и близким. Сквозила тревога: уже завтра Бер покинет Видимирь, и Хельга опасалась за его жизнь немногим меньше, как если бы его провожала сама Берислава.

– Какой ты был… – Она приподняла руки, будто держала ребенка, стоящего у нее на коленях. – И какой стал… Твоя мать гордилась бы тобой.

Ей стало трудно сдерживать слезы; не желая портить веселье, Хельга улыбнулась, встала и вышла из погоста, будто на поварню или в погреб.

После ее ухода некоторое время стояла тишина, отчасти неловкая.

– Но я уверен – вы с братом в детстве были орлы не хуже меня, – сказал Бер Хавстейну.

– Да уж! – согласился Эскиль. – Хавстейн тоже едва говорить научился, а когда хотел пить, то кричал: «Пи-во! Пи-во!» Это его Эйрик научил, он тогда еще был жив и сам на пиво налегал, мог троих перепить…

Разговор покатился дальше – о пиве и искусстве его питья мужчинам всегда есть что сказать, – но Вефрид прислушивалась одним ухом, не отводя глаз от Бера. Она с утра была сама не своя, и к вечеру, за этим прощальным столом,