величайший воин Русской земли заплатил за эту честь, отдав предназначенную ему княжескую долю. Но не брату – а судьбе и богам. Чтобы отдать, он сперва должен был ею овладеть, избавившись от брата-соперника. Он сделал это не сам, не своими руками, но стрелу в руки Игмора вложила его воля…

Какую стрелу? Бер тряхнул головой. Улеба не застрелили, его изрубили мечами – двумя, а то и тремя. Бер еще не знал, кто были те трое, что держали мечи. Поэтому и надеялся взять Градимира живым: выспросить, как все было.

Так почему он подумал о стреле? Вдруг осенило: потому что Улеб слишком напоминает ему Доброго Бальдра.

Бер застыл, привалившись грудью к ограждению заборола и глядя в дрожащий на воде озера лунный свет. Ну конечно! О Бальдре рассказывают, что он был самым красивым, мудрым, добрым, честным из асов – именно так Бер всегда думал об Улебе. Именно так он вчера говорил о нем Вефрид, а Правена не могла удержать слез, слушая, как прекрасен был в людских глазах ее погибший муж. «О нем можно сказать только доброе» – эти слова равно справедливы для того и другого. «Я же могу пойти за ним в могилу? – сказала Правена, когда ее привезли из Выбут в Хольмгард, на поминки по мужу. – Я вышла за него, чтобы у нас была одна судьба – в жизни и в смерти. Я желаю разделить его судьбу»… В точности как Нанна, супруга Бальдра, умершая от горя, когда увидела его мертвым. Эта новая Нанна выбрала путь мести – но духом и сердцем она мертва, как и ее муж, в белом свете Правена больше не видит для себя ни доли, ни счастья. И погиб Улеб за несколько дней до Середины Лета, до солнцестояния – в то самое время, когда погибает Бальдр, в конце посвященного ему времени летнего расцвета.

Стрела… В Бальдра стрелу из омелы пустил слепой брат его Хёд. Игмора и его подельников смело можно назвать братьями Улеба – матери их всех были наложницами Ингвара…

Бер запустил пальцы себе в волосы, чтобы сдержать бешено бьющиеся мысли. Но они вели его дальше: вложил эту стрелу Хёду в руки другой. Это сделал Локи, отродье турсов и побратим Одина.

У смерти Бальдра два виновника – явный и тайный, хотя какая же это тайна? У смерти Улеба – тоже. Явных ее виновников Бер преследует и когда-нибудь настигнет. Но есть еще тайный, истинный виновник, и это – Святослав. Его воля была той стрелой из омелы, которую он вложил в руки убийц.

Явный убийца Бальдра сам вскоре был убит. «Он кудрей не расчесывал, рук не умыл, пока не повержен был Бальдра убийца»… Явный убийца Улеба имеет семь голов, из них три уже навек закрыли глаза. Еще четыре дождутся той же участи, рано или поздно.

Но истинный? Святослав? Локи пока что не ответил за это преступление – хотя висеть ему когда-нибудь, корчась под каплями змеиного яда, и за это тоже. Так кого же он, Бер, должен покарать – не Святослава же! Своего князя и, что хуже, своего брата.

Но Вали, мститель за Бальдра, тоже был сыном Одина, а значит, отомстил одному своему брату за другого. Бер запустил обе руки в волосы, осознавая немыслимую схожесть своей судьбы с судьбой богов: он тоже должен был, по сути, мстить одному брату за другого. Это самое страшное, что только может быть – любой исход дела подрывает удачу рода.

Почему он не додумался до всего этого раньше? Дома, в Хольмгарде, пока рядом была Сванхейд, жрецы Перыни, другие мудрые люди. Там им казалось, что в Святославе они хотят найти мстителя за Улеба, и досадовали, что он уклоняется от этого долга. Считали это за слабость, за снисходительность к товарищам детских игр. А дело-то было в другом: Святослав не может мстить сам себе. Даже если бы он согласился на то, чего хотели родичи, даже если бы у них на глазах зарубил всех семерых – это было бы коварство, достойное Локи, потому что пострадал бы «семиглавый Хёд», а казнил бы его Локи…

Не вынеся всего этого, Бер повернул к широкой лестнице вниз. Хватит, это девятая ночь и лунный свет на озере нагнали на него жуткие мысли, от которых лопается голова. Найти в погосте жбан меда – Эскиль прислал еще вчера, но пили они мало, – хватить ковш и попытаться скорее заснуть… Ему было страшно на забороле, освещенном луной – как бы не додуматься до чего похуже…

Спустившись во двор, Бер пересек двор и приблизился к дверям погоста. Вдруг что-то шевельнулось в густой тени под навесом хозяйской избы, и женский голос окликнул:

– Берси!

Только одна женщина на свете называла его этим давним детским именем, но произносила его с такой материнской лаской, что глупо было бы обижаться. Этим Хельга напоминала ему родную мать, Бериславу – та тоже до самой смерти называла сына Берси.

Он развернулся и подошел к навесу.

– Подойди сюда! – Хельга поманила его к себе. Ее глаза поблескивали в свете луны. – Я вижу, ты не спишь. Тебя тревожат дальнейшие поиски, да?

– Д-да. – Бер кивнул. Он пока не решался поделиться своими новыми мыслями, хотя Каменная Хельга поняла бы его лучше всякого другого. – Мы потеряли след…

– Я сделала кое-что, чтобы ты мог его найти. Вот, возьми.

Хельга нашла в темноте руку Бера и вложила что-то ему в ладонь, но поначалу он не ощутил ничего, настолько легким был дар.

– Я спряла эту нить, – едва слышно зашептала Хельга, приблизив лицо к его лицу, – на своем веретене, которое мне досталось от матери. Спрячь ее под подушку и ложись спать. И постарайся запомнить свои сны – думаю, они тебе помогут.

Сжав кулак покрепче, Бер ощутил, что в ладони его лежит свернутая шерстяная нить.

– Спасибо тебе, – прошептал он, сообразив, в чем дело. – Ты так добра ко мне… как мать.

От ее желания помочь залило теплом его сердце, озябшее под лунным светом; Бер порывисто обнял Хельгу, переживая давно забытое детское счастье от близости матери.

– Я так и сделаю.

Кивнув на прощание, Хельга ушла в дом, а Бер направился в бывший погост. Нить он крепко сжимал в кулаке. Она поможет ему выбраться из той чащи, куда их заманили посланцы Одина.

Но мысли о богах он старательно гнал от себя. Ведь все настойчивее в голову ломился вопрос: если Улеб – это Бальдр, Игмор – это Хёд,