Претворять его в жизнь случалось лишь единожды, но капитанНиканович был свой, все прекрасно понимал и сам поступил бы с любым из нихточно так же, как они поступили с ним, когда капитан словил пулю в живот наиной географической широте, под другими звездами даже... И Мазур надеялсятогда, что такого не повторится. Все они надеялись.

Он сидел, свесив руки меж колен, закрыв глаза, но и сопущенными веками явственно видел Ольгу, единственную и любимую, которуюпоклялся беречь от всех опасностей еще в те времена, когда решительно непредставлял эти опасности.

Все ясно и просто, как постановка шрайг-мины надвадцатиметровой глубине. Только не думать, ни о чем не думать...

– Глупости, – сказал он, выпрямляясь. – Вывихлечится до смешного просто... Оля, держи ножичек, мотай на склон в темпе исрежь палку. Молодое деревце выбери. Вот такой длины, – он показалразведенными ладонями. – И чтобы с рогулькой, непременно с хорошейкрепкой рогулькой. И толщиной с твое запястье. Желательно без большихсучков, – он старательно отвлекал внимание обеих массой точныхдеталей. – Хорошо запомнила? Повторить?

– Не надо, – она прямо-таки выхватила у него нож сроговой ручкой и кинулась в тайгу.

Мазур обреченно посмотрел ей вслед. Стиснул зубы – из глоткитак и рвался звериный вой. Нагнулся. Вика, тяжело дыша, встретила его взгляд,глядя с такой доверчивостью, что у него что-то неповторимо и навсегда сломалосьв душе.

Он молниеносно нанес удар – обеими руками по соннымартериям. И знал, что она не успела ни о чем догадаться. В такой ситуации никтоне успел бы догадаться, на то прием и рассчитан. Прикованный непонятной силой,он не отводил взгляда.

Ее лицо ничуть не изменилось, просто сталод р у г и м. В мгновение ока что-то исчезло из глаз,следующего вздоха не последовало. Вика лежала, глядя в небо, но ее здесь уже небыло, она ушла.

Сколько прошло времени, он не знал. Очнулся, услышал заспиной Ольгины торопливые шаги. Поднял голову и даже смог встретить ее взгляд.Тяжело выговаривая слова, словно силился совладать с чужим, незнакомым языком,произнес:

– Болевой шок. Сердце остановилось. Я такого в жизни уженасмотрелся...

Ольга выпустила бесполезную палку – надлежащей толщины, срогулькой, рванулась к мертвой, упала на колени:

– Ну так сделай что-нибудь! Что ты сидишь?!

Повернула к нему испуганное лицо. Неким прозрением Мазурпонял, откуда этот страх: она ничего не знала, но бояласьд о г а д а т ь с я. Чтобы сбитьее с этой дорожки, он рывком встал, распорядился:

– Голову ей держи... так...

Эта жуткая комедия продолжалась бесконечно долго – Мазурстарательно, не допуская ни малейшей фальши, притворялся, будто делаетискусственное дыхание по всем правилам. Да не притворялся, если прикинуть, всамом деле проделал на три круга все необходимые манипуляции. И был момент,когда его прошил дикий, безотчетный страх: что, если у него дрогнула рука,удары оказались неточны, сейчас Вика откроет глаза, все вспомнит ип о ж а л у е т с я...

И еще был миг, когда он ощутил лютую ненависть к Ольге,потому что из-за нее пришлось через такое пройти. Но это столь же молниеносносхлынуло – и страх, и ненависть. Осталась тупая усталость да еще ощущениенадлома в душе.

Он старательно прощупал ногу, уже остывающую. И убедился,что был прав: кость полностью переломилась. Долго повторял про себя: гангренабыла неизбежна, неизбежна, неизбежна... Потом перескочил какой-то порог, закоторым все переживания отсекаются, – есть в мозгу такой предохранитель...

Ольга долго плакала над мертвой – не только о ней, обов с е м сразу, думал Мазур, угрюмо сидя поодаль. Еще одинпредохранитель. Или клапан. Когда не смог больше этого плача выносить, отошел,разыскал подходящее место и принялся рыть обоими ножами неглубокую могилу,чтобы хоть что-то для нее сделать, своей самой неожиданной женщины и самоймимолетной.

В какой-то миг, толчком, вспомнил:т р е т и й пожар. И не удивился, ничто неворохнулось в душе, вяло подумал, что нужно было тогда пристрелить чертовашамана. Прямо на базаре. В те суматошные дни и не такое с рук сходило. МайорНуруддин, местный, а значит, верующий и в официального тамошнего бога, и во вседревнее, потаенное, так и говорил неделей раньше – если убить колдуна,предсказания не сбудутся, неважно, хорошие или плохие...

Не было никакой дощечки с надписью, конечно, – чем быон смог писать? Отхватил полоску синтетической ткани, связал маленький крестикиз двух прямых сучков, вогнал в рыхлую землю – вот и все. У многих не было иэтого.

Двое ушли в вечернюю тайгу.

«По тайге шагали двое – все-таки шагали, а не брели. Так чтоничего еще не потеряно, – заключал про себя Мазур философски. – Воткогда будешь б р е с т и – открывай кингстоны...»

Вид у обоих был такой, что мимолетный городской турист мог иврать потом о встрече со «снежным человеком». Сначала извозились, угодив попояс в заболоченное озеро – хорошо еще, Мазур вовремя сыграл тревогу. Потом,когда перевалили за горбатые хребты, долго тянулись обширные пространствагустого мелколесья, и заросли карликовой березы драли хлипкую синтетическуюодежду так, как не ухитриться и своре предварительно сговорившихся диких кошек.От запаса ниток не осталось и трети – всякий привал Мазур начинал состарательной штопки (временами перепоручая это Ольге, чтобы и у нее былозанятие, отвлекавшее от упаднических мыслей). Пожалуй, сейчас их уже незаметили бы издалека – и костюмы, и куртка потеряли первоначальный цвет из-завъевшейся грязи и пыли и уже не болтались мешковато, а сидели почти в облипочку– бесчисленные заштопанные места превращали одежду в подобие шагреневой кожи.Вдобавок Ольга щеголяла в сюрреалистической одежке, бравшей начало из каменноговека, – на ней красовалась безрукавка до колен, из оленьей шкуры, шерстьювнутрь, с двумя грубо прорезанными дырками для рук, вместо завязок схваченнаяоленьими жилами. Собственно, ради этой безрукавки олень и расстался с жизнью –ночи становились все холоднее, лапник не выручал, нужно было срочно что-тосоображать. Шкура была выделана скверно, наспех, коробилась и воняла, но натакие мелочи оба уже не обращали внимания, нюх притупился, и можно было толькогадать, на двадцать метров от странников смердит или же на десять. Этими жесырыми жилами Мазур, как умел, стянул и подошвы кроссовок, начавших понемногураспадаться. Он уже давно предупредил Ольгу, чтобы готовилась переходить напервобытную обувь из кусков шкуры. Впрочем, вынесла бы и это – ступни у нее,после первых потертостей залеченные паутиной и смолой, надежно покрылисьжесткой сплошной мозолью, чему она уже не ужасалась. В подобном странствиислово «ужасаться» как-то незаметно теряет смысл, потому что не возникаетобозначаемых им чувств.

Хуже всего была сухомятка. Мазур попытался однажды, убивнесколько часов на изготовление некоего подобия кастрюли из лиственничногочурбачка, вскипятить в ней подобие супа, но «посуда», как он ни старался,прогорела прежде, чем вода закипела. Единственная польза была в том, чтоудалось вымыть Ольге волосы теплой водой.