буду называть «он»; чего уж объяснять, зачем мне эта отстранённость – проще показать:Короче суть. Понятней только смерть. И необъятней жизнь. Всё это центр и точка поворота. Вся муть, что поднялась сейчас со дна, Видна мне: То, что есть она, Моя неисправимая вина. Я различил до четверти, до сотой Всё, что мешает мне в текущем дне. А дальше что? Глазам не завидущим Путь ясен здесь: Вся плоть уйдёт туда. А мне останется проточная вода. Ведь это центр и точка поворота. А дальше только суть моя без счёта. Тем более сейчас моя работа Ценна и на просвет видна.

Итак, начнём: мой Герой (невидимо – ещё совсем юный ангел; видимо – провинциальный юноша из хорошей семьи, отпущенный на учёбу в большой город Ленинград) был сей-час – в точке своего поворота: дома у своей знакомой (невидимо – древней Евы; о видимом – чуть ниже),

Был он почти что в гостях у Бога. Потому что настоящий человеческий дом – это почти рай, и все мы (до грехопадения) – у себя дома и у Бога за пазухой.

В те годы (ещё в раю позднего СССР – нашем общем доме) принимавшей его хозяйке было где-то – «за сорок»; насколько «за» или насколько – «после» (всего, что нам предстоит), я не знаю и знать не хочу: в том «своём» почти что раю она вдруг стала мниться себе древней Евой, негаданно встретившей разминувшегося с ней во времени и возрасте Адама.

Ошибка была почти смертельной: он был ангел.

Ему было девятнадцать или даже двадцать: полугодом больше или полугодом меньше, не всё ли равно (особенно – для ангела)? Она была киплинговского типа геологиня из тогдашнего СССэРа и (действительно всерьёз поработав в геологоразведочных партиях) всем своим видом была обветрена, просолена и потаскана.

Хозяйка дома была (с её прокопченым маленьким лицом) – просто и наглядно некрасива.

Он же был юн, невежествен (но – с хорошим советским средним образованием); я мог бы добавить: был он и смазлив, и потенциально (за душой) весьма умён… Ан нет! Я не стал бы торопиться ни с его возрастом, ни с пред-стоящим ему умом.

Я вспомнил: ему тогда уже было почти по-более двадцати: по-более! Но – не по-больнее! Ибо он был очень здоров. Потому что сейчас (тогда) он был весьма глуп и инфантилен.

Глупость продавали на базаре. Молодость давали к ней в придачу! Люди подходили, покупали, Убегали, позабыв про сдачу…

Она (что называется) – «положила на него глаз»: стала вожделеть к не-возможному. Она могла бы даже (не-своими словами) – сказать:

– «Моя любовь чудовищно-ревнива: она не вынесла бы меня красавицей. Говорить о внешности в моих случаях – неразумно: дело так явно, и настолько – не в ней!

Могла бы. Но – не стала.

Всё равно он бы не оценил сиюминутном прелести этих цветаевских слов. Более того: он бы решил, что автор – она. И он бы – почти обязательно обиделся бы тому, что она – может так формулировать реальность, а он – ещё нет (да и сможет ли когда либо – неясно).

Она бы всего этого хаотического подросткового невежества сейчас (тогда) – не вынесла.

По советским меркам она не роскошествовала, но и не бедствовала. У неё была бродяжья неухоженная двухкомнатная кооперативная квартира неподалёку от станции метро Купчино.

Кстати, там же (что для дальнейшего важно) находится железнодорожная станция пригородных поездов.

Мой тогдашний недо-Герой был (точнее, мог бы стать): во-первых – «божественно»-хорош; во-вторых – мог бы обрести «божественный» голос версификатора реальности (инструмент для нейролингвистического программирования, см. одну из предыдущих частей); всё это «тогда» – было выше его нынешнего понимания: он понятия не имел, чего хочет и что может.

Слово «Герой» – полубог (вкусивший евино яблочко демон-стратор каких-то особых способностей) отсылает нас не только к Дороге Доблести (упоминаемой в предыдущих частях), но и к фрейдистскому язычеству древних греков: сам термин эдипов комплекс родился задолго до 429 г. д. н. э (приблизительно), когда Софокл усладил им античные Афины…

Вспомним предыдущую часть: в Греции геев не было! Но и этого мой тогдашний Герой не знал…

Она (моя геологиня) – всё это видела…

«Если вы смотрите на свою жизнь линейно, как на отрезок времени, то действительно поздно что-то менять. Если же вы научитесь больше присутствовать в «сейчас», большая часть таких мыслей просто отпадает. Вы понимаете, что способны сознательно выбирать и делать то, что хочется. Сейчас…» (Пабло Пикассо)…

Она (моя геологиня) – всё это видела: не то, что есть, а то, что обязано быть. Серебро Господа моего. Струны миропорядка.

«Странно, как тяжело увидеть, насколько убеждения контролируют результат ваших действий, и что вы привыкли смотреть на свой мир лишь с одной перспективы.» (опять Пабло Пикассо)

Она, эта невысокая черноволосая и некрасивая женщина (прямо-таки знаменитая эрмитажная «любительница абсента») – видела: он (вожделенный ею ангел) – пронизан волшебными, изначально данными ему (непонятно и несказанно, почему – ему) струнами серебра.

Наконец-то мы видим её: невысокой и черноволосой. Но сама она – видела и другое: что сам он (слепец) – этих струн не видит. Ему люто мешает его невежество. Она могла бы сразу сказать ему:

«Ты не понял всего. Будь счастлив с кем хочешь. Не