давняя мечта, достигнута цель его борьбы, а он не разомкнет своих уст. Непостижимо? Нет, все понятно. Человек этот не может петь в хоре, не может испытывать общий восторг, не может себе такое позволить, он должен один и в тишине произнести свое веское слово. Шекспир сказал о Кориолане: «…он любит свой народ, но спать в одной постели с ним не станет». Меж тем в откровенности этой манеры прорисовывалось и его простодушие. Странное дело, всегда мне казалось: простодушие – главное его качество. И убежденность в своем мессианстве, и уверенность в полководческом даре. Его «Бодался теленок с дубом», в сущности, апофеоз простодушия, в этом и обаяние книги. Образ теленка тут не случаен. Простодушно считал себя стратегом («… пора было отводить батальоны»). Господи! Какой он стратег? Он потому и победил, что не соразмерял своих сил. Стратеги выигрывают сражения, но ту войну одиночки с державой способен был выдержать и выиграть лишь человек прямого движения.

Старых людей то и дело спрашивают: ну как вы могли быть такими слепцами? Да очень просто, вам неизвестно, что яд коллективизма был сладок. Мы, мы! Мы вместе необоримы, все можем, лишь дайте нам «марш и лозунг»! На этой дряхлеющей земле мы самые сильные и молодые.

А ведь действительно были молоды, и было солнце, и красное лето, и ощущение: все впереди! – и все это органично вмещалось в общую радость нерасторжимости, в осуществившуюся мечту – думать и чувствовать одинаково. Никто не хотел быть отщепенцем.

Время не стояло на месте. В шестидесятые густо повеяло неуловимой либеральностью. В Академгородке, близ Новосибирска, было основано кафе под названием «Под интегралом». И это тоже кружило головы – сходятся молодые физики, беседуют о чем-то своем, не укладывающемся в утвержденный регламент. Этот вполне незначительный факт вдруг показался приметой нового, какой-то ласточкой свободомыслия. «Под интегралом» – в этом названии был европейский аромат, а главное – слово «интеллектуал» переставало быть ругательным словом. Нет ничего более жалкого и вместе с тем более трогательного, чем наивность несвободных людей.

Нет перекрасившегося ортодокса, нет инфантильного простака, который бы не заявлял сегодня, что «коммунизм – светское обличье христианства». Что это – зрячая спекуляция или врожденная слепота? Истинный христианин стремится усовершенствовать себя, а убежденный коммунист – окружающих. (Сам он, естественно, совершенен.) Если насилие – это и есть светское обличье смирения, то, разумеется, разницы нет.

Стиль мужской – почтительно грубоватый.

Французский актер Жерар Депардье с его лицом олигофрена. Оно странным образом одновременно и выдает примитивность натуры и создает его обаяние.

Превосходно объясняет Набоков, почему богатый словом и мыслью Чердынцев будет писать не стихи, а прозу – «Муза прелестна бедностью». В самом деле именно эта «бедность» и есть кратчайшее расстояние от сердца автора к сердцу читателя. Маршак прочел мне однажды Водсворта в своем переводе, всего строфу, и я это понял раз навсегда: «Не опечалит никого, Что Люси больше нет, Но Люси нет, и оттого Так изменился свет». Спустя долгие годы я прочитал у «непостижимого» Пастернака: «Но кто мы и откуда, Когда от всех тех лет Остались пересуды, А нас на свете нет». Или эти две тютчевские строки: «Час тоски невыразимой Все во мне и я во всем». Какая царски богатая бедность!

Всю суть пропаганды, и в особенности беззастенчивой пропаганды тоталитарных держав, Карел Чапек сумел вместить в одну фразу: «Противник предательски обстрелял наши самолеты, мирно бомбившие его города».

Жизнь подобна шахматной партии – драме упущенных возможностей. Точно так же мемуарист подобен гроссмейстеру, доказывающему в своих комментариях, что выигрыш был, все-таки был! Два-три верных хода, и чудо свершилось бы.

Не одно лишь соперничество, но и время разводило Каспарова и Карпова, и время когда-нибудь их примирит. Вспоминаю алехинские слова о Капабланке: «Такого гения больше мы уже не увидим». Объективность имеет свойство запаздывать.

Те, кто пишут «щекатурка» вместо «штукатурка», – подсознательные моралисты и цензоры. Лучше безграмотность, чем эротика, поскольку турецкая щека целомудреннее турецкой штуки.

Все мы – заложники своих образов, но от стольких лишь образы и остались.

– С чего начинается полет? – спросил Станиславский актера. Тот ответил:

– Птица расправляет крылья. Станиславский покачал головой:

– Сначала птица становится гордой.

Эти прекрасные слова имеют прямое отношение не только к актерскому мастерству (верное чувство – верное действие), но и к каждому из нас, неразумных: хочешь взлететь – поверь, что можешь.

Чуковский назвал голос Блока «матовым». Матовый голос, матовый лик и патовая ситуация – весна двадцать первого года.

«Марксизм не выносит пейзажа, – писал Федотов, – как ночные привидения – пения петухов». Вспомним, за сколько лет до него Леонтьев понял первостепенную важность, пожалуй, даже и первородство эстетического начала. Безобразное не может быть плодотворно.

«На всех московских есть особый отпечаток». На советских – тем более. Опознавательный знак людей, сложившихся при Иосифе Сталине, – инфантилизм и ограниченность. Драматург Александр Александрович Крон (впоследствии он стал писать прозу) был человеком очаровательным – воспитанным, глубоко порядочным, безукоризненно обязательным и обладавшим живым умом. И все-таки не могу забыть, как он сказал мне: «Навеки горжусь, что я в своей «Глубокой разведке» написал реплику: «победителей судят», – через несколько лет эти слова произнес в своей исторической речи Сталин». Точно так же уже двадцать лет спустя он говорил мне, как он горд, что поднял в романе «тему Ленина».

Во время «борьбы с космополитами» он горевал, что бьют слишком размашисто. «Исключаем, в сущности, простофиль, а вот авантюристку С-ову два года не можем из партии выгнать». Переживал, что люди, подобные этой нечистоплотной бабе, могут бросить тень на белые ризы, повредить репутации его партии. Не сознавал, что эта гиена как раз и состоит в своей партии, что в этой партии ей и место.

Писателям стоит не забывать, что Набокову пришлось написать «Лолиту», чтобы издатели и читатели обратили милостивое внимание на все его остальные книги.

Идеология возникает, когда идея исчерпывает себя, ограничивает, сжимает, сдается. Поэтому я и написал в «Злобе дня»: «Идеология – это капитуляция идеи».

Ну вот наконец-то власти постигли, что слово тогда-то им не опасно, когда оно – не запретное слово.

Сегодняшние идеологи вчерашних истин свое политическое благополучие связывают с людскими бедами. «Станет им невтерпеж, и придет наше времечко». Главное свойство народных радетелей – это цинизм без берегов.

Горький вздох человечества: contra spem spero. Тем и живем – без надежды надеемся.

«Я люблю тебя» больше, чем «я очень