Ну, то есть не всякий огонь, знамо дело, а тот, который чудища змеиной породы выдыхают.

Обращался-то Василий к алырке, но Терёшка, ошеломленный не меньше Мадины, первым понял, на что намекнул побратим воеводы. Глаза у парня аж вспыхнули:

– Пучай-река?.. Это ж там, где…

– Там. У Сорочинских гор. Да, было дело, проверил на себе, на что та водица способна, – кивнул Добрыня. – Сразу, как на берег вылез…

– Ты-то, может, и заговоренный, – упиралась Мадина, – а конь твой?

– А конь мой – быстрый, – только и ответил Никитич.

За Бурушку воевода переживал, но в ловкости боевого товарища не сомневался. Быстро развьючил, оставив лишь чепрак и седло с подвешенным к нему саадаком.

«Я быстрый, я справлюсь, не волнуйся, – заверил жеребец, мягко ткнув Добрыню лбом в плечо. – Но за тебя боюсь. Это, мерзкое, не устало. Ты – устал. Сильно».

– И ты тоже устал, не обманывай, – русич ласково потрепал взмокшую лошадиную шею. – Но отдыхать потом будем, дружок. Сейчас надо показать, на что мы способны – да чести богатырской не уронить.

Терёшка с Мадиной слитно ахнули, когда следом Добрыня снял шлем, стальной ворот, наручи, отцепил от перевязи всё оружие, кроме меча, и потянулся к застежкам брони у горла. Оба догадывались, зачем это, но всё равно глядели на Никитича как на человека, который собирается налегке прогуляться в Чернояр.

– Опять забеспокоился что-то гад, – встревоженный голос Казимировича раздался, когда Добрыня, выпростав со звяком руки из рукавов брони, сдирал через голову кожаный подкольчужник. – И на стены вон народ как густо высыпал…

Затягивая на себе пояс с мечом поверх льняной нательной рубахи, Никитич поспешно шагнул к полуразрушенной каменной ограде, за которой укрылся отряд, и, пригибаясь, тоже из-за нее выглянул.

Что почуял ящер, насторожившийся, выпустивший из ноздрей две густые струи дыма и снова подползший ближе к краю рва, и отчего за зубцами изуродованного, черного от копоти заборола показалось столько голов в шлемах, Добрыня понял, когда распахнулись городские ворота. Поднятое звено моста начало опускаться, и воевода нахмурился: вылазку защитники Кремнева, что ли, задумали?

Но всадников из ворот выехало всего двое.

Один – на игреневой тонконогой лошади, хрупкий и черноволосый, с чародейским посохом в левой руке. Доспехов Остромир не надел, так и остался в своей хламиде с откидными рукавами. Ехавший рядом с волшебником воин восседал на широкогрудом богатырском скакуне караковой масти. Плаща, скрывающего кольчугу, на витязе больше не было – подпалил, видать, на стене, а может, решил сбросить, чтобы в бою не мешал. Отблескивают сталью броня и островерхий шлем-шишак, у седла – вытянутый, овальный белый щит и лук со стрелами, в правой руке – длинное тяжелое копье. А еще сразу бросилась в глаза Добрыне высокая, приподнятая посадка богатыря в седле и то, что на основание стремян он опирается только носками сапог. Так ездят в Кавкасийских горах.

До ворот было далековато, лица витязя не разглядишь, но сложение всадника, осанка и конь – всё это было знакомым, не спутаешь. Не знал их лишь Терёшка, который с царем Гопоном еще не встречался.

Кто это? Николай? Или всё же…

– Пров… – вмиг осевшим голосом выдохнула Мадина. – Это он по-кавкасийски любит ездить… Николай на коне иначе сидит… и стремена не так подтягивает…

Глаза царицы распахнулись еще шире, хотя великоградец думал, что пуще уже некуда. Алырка вскрикнула, рванулась вперед, но ее удержал Василий, не дав выбежать из-за руин изгороди. Без всякого почтения-уважения к титулу сгреб в охапку.

– Пусти! – забилась та в руках богатыря. – Пусти… я туда!..

– Не дури, Мадина Милонеговна! – Добрыня повысил голос. – Смерти хочешь – и ему, и себе?

Значит, вот оно как. Как-то все ж таки выбрался царь-наемник из темницы и выдал себя за Николая. Сам о себе умудрился позаботиться – или тот, кто Прова сторожил, пошел против царской воли? Увидел, что Кремневу грозит беда, и выпустил пленника из узилища? Ладно, не до того сейчас…

В храбрости Прову, конечно, не откажешь. Чародея с собой взял, чтоб издали помогал, а сам решился выйти на смертный бой, надеясь на свой опыт змееборца. Хоть и понимает наверняка, что надежды одолеть гада – с воробьиный нос. Сшибать головы морским чудам-юдам, которые на суше слабее раза в два, – это не с закованной в непробиваемую чешую огнедышащей горой сражаться. Один смертоносный плевок превратит всадника вместе с конем в головешку. Но алырец не мог усидеть за стенами, пока с ящером дерутся и умирают другие. За это сумасбродному царю-наемнику Добрыня сейчас был готов простить многое. Правит бестолково, взбаламутил весь юг Золотой Цепи, доставил немало головной боли Владимиру… но когда в трудный час дошло до дела, показал, что готов за старых да малых жизнь положить.

Только что пользы будет от этой жертвы, если, погибнув, городу Пров ничем не поможет? Остромир в драке с чудищем мало чем пособит. Чародей, видно, убедился, что на его заклинания ящеру чихать огнем да пеплом, и решил хотя бы богатыря прикрыть волшбой. Выйди они оба против того же аспида или чуда-юда, оно бы, может, и получилось… но не сейчас.

Спасать надо бесстрашных дурней. Немедля.

В седло Добрыня вспрыгнул, больше не раздумывая и мига. Время на размышления кончилось.

– Присмотри за государыней да Терёхой и в драку не суйся! – напоследок гаркнул воевода Казимировичу, посылая захрапевшего Бурушку вперед.

Сразу – рысью.

* * *

Неведомо, что уж там подумали ратники на стенах и сам Пров, остолбенело придержавший жеребца, когда увидели, как на Ярмарочное поле стрелой вылетает из развалин бурый конь, несущий на себе всадника-богатыря. Да еще когда разглядели, что всадник – без щита и доспехов. В самое первое мгновение ошарашенному царю-наемнику, наверное, помстилось, что на выручку ему явился Николай.

Только бы коронованному сорвиголове не взбрело на ум прийти на подмогу, от души попросил про себя русич не то светлых богов, не то предков, не то судьбу. Иначе вся задумка сорвется!

– Если попаду стрелой гаду в глотку – уворачиваемся и скачем подальше во весь опор, – прокричал Никитич Бурушке. – Не выйдет – закинь меня ему на спину, а сам со всех ног прочь. Придется мне тогда мечом поработать…

«Сделаю, – пообещал дивоконь. – Но лучше попади. Не хочу тебя бросать».

В глотку попасть проще, чем в глаза, главное, чтоб враг на наживку клюнул… Что ж, поднесем ее твари прямо к носу мало не на тарелочке.

– А ну-ка, дружок, окликни гада! – велел Никитич Бурушке. – Поздороваемся.

Новых противников ящер покуда не замечал –