с нее, пластаясь в новом длинном прыжке. Увернулся от ящерова хвоста, удар которого поднял с земли тучу пепла… а во второй раз садануть хвостом по ускользающей верткой добыче гад не успел.

Он вдруг замер, точно его чарами сковало. Или как будто, подвоха ниоткуда не ожидаючи, плюху по морде словил. Застыл неподвижно, вытаращив зенки, прислушиваясь к чему-то у себя в одышливо раздувающейся утробе, а потом заметался да завертелся на месте, тряся башкой. Ему было уже не до воеводы. Взревело Чернобогово отродье так, что у Добрыни уши на миг заложило, и тут же рев захлебнулся, словно гадина подавилась рвотой.

Остановив Бурушку на безопасном расстоянии от бьющейся в корчах твари, богатырь пристально смотрел с седла на то, что с ней делается, стараясь ничего не упустить и запомнить всё увиденное до мелочей.

Вспученное брюхо ящера сотрясали судороги. Зоб под горлом раздулся совсем уж жутко, пошел трещинами, как лопающаяся от спелости чудовищная серо-стальная ягода. Из покрывшей его сетки разрывов хлестануло огнем – уже не багровым, а яростно-белым, ослепляющим, брызжущим во все стороны. Закапали-заструились наземь ручьями и расплавленная плоть, и то, что еще несколько мгновений назад было чешуей, которую не брали ни стрелы, ни клинки. Страшный белый огонь, заживо пожиравший тварь изнутри, разгорался всё ярче, и Добрыню будто что-то толкнуло: хватит любоваться, пора убираться подальше да не медлить!

Богатырь развернул жеребца, тот взял с места крупной рысью, перешел в намет – и позади грохнуло. Так, что аж земля затряслась. Порыв горячего ветра толкнул Добрыню в спину, взвихрил гриву Бурушки, над головой пролетели, падая с маху в траву, какие-то горящие ошметки, и русич обернулся в седле.

Голова чудовища отвалилась от туловища. Развороченные остатки шеи и грудины доедало белое пламя, и не понять уже было, где там кости, где плоть, а где шкура. Всё спеклось в обугленное черное месиво. Лапы застывшего посреди луга тушей-горой ящера еще дергались, по шипастой спине и хребту перебегала дрожь, но тварь уже была мертвее мертвого.

Добрыня, вновь остановивший коня, медленно смахнул пот со взмокшего лба, не в силах отвести взгляда от того, к чему только что руку приложил. Его, змееборца, не понаслышке знающего, как тяжко дается победа над такими вражинами, словно ударом грома оглушило понимание того, какая в разрыв-траве кроется мощь.

Надо было радоваться хорошо сделанному делу, и воевода вправду радовался, как же иначе… но ему вдруг стало не по себе. Вот так просто… всего-то горсть безобидного на вид травяного крошева угодила в глотку к гадине, что едва целый город не погубила… и нет гадины. На диво полезная в битве штука этот порошок, спору нет, но Никитич даже вообразить не мог, насколько же страшная. Недаром творящаяся с помощью разрыв-травы огненная волшба по всей Славии считается запретной. Не приведи Белобог Руси столкнуться с врагом, против которого понадобится, вот как ему сейчас, пустить такую силищу в ход… Или схватиться с врагом, который добудет разрыв-травы.

Бурушко тряхнул гривой и звонко заржал, ударив подковой оземь. Его-то радость прямо распирала, бурля в каждой жилочке, несмотря на то что дивоконь был весь в мыле и тяжело поводил боками.

«Мы его одолели! Смогли! И чести не посрамили! Почему ты невеселый?»

– Да думы одолели, уж прости, – Добрыня, словно опомнившись, погладил шею жеребца. – Ты – золото, умница мой. Что бы я делал-то без тебя?

«Ты – тоже молодец, – вернул похвалу конь. – Будешь смотреть ближе на это, дохлое?»

– Потом. Наши ждут, да и тебя поводить надо. И, чую, ждет нас сейчас разговор по душам… кое с кем.

Приподнявшись в стременах, Добрыня обернулся на городские ворота. Из них уже высыпала толпа, а от моста через луг к воеводе несся во весь опор всадник на караковом богатырском коне. Прову хватило и выдержки, и ума не лезть на подмогу, когда Добрыня играл с ящером в догонялки, но, если бы им с Бурушкой пришлось плохо, царь-наемник вмешался бы наверняка. Никитич махнул рукой Прову – мол, давай за мной – и послал коня вперед. К развалинам, у которых, уже не таясь, Добрыню поджидали товарищи.

До цели они домчались почти одновременно, и с седла Пров соскочил, едва остановив жеребца. Торопливо расстегнув подбородочный ремень, стянул шлем. Лицо царя-наемника было чумазым, в копоти, лохматые темно-русые кудри – подпалены, над левой бровью красовалась ссадина.

Коротко охнувшая Мадина, не стесняясь никого, кинулась к мужу. И на нее, и на спешивающегося Добрыню, к которому бросились Терёшка и Казимирович, правитель Алыра глядел так, словно не мог поверить, что не спит и не во сне их видит. Но брови он тяжело насупил, серые глаза потемнели, как грозовое небо, вот-вот готовое молниями полыхнуть.

Кого благодарить за то, что посол князя Владимира отыскал дорожку в Иномирье, Пров, само собой, сообразил еще на мосту. И наверняка, покуда Добрыня сражался с чудищем, сердце у бесшабашного алырца не переставало леденеть от тревоги. Слишком хорошо царь-наемник знал свою Мадину, чтобы поверить: да нет, его лада ненаглядная всего лишь волшебные врата русичу показала, а сама в Бряхимове осталась, супруга у окошка поджидать. В безопасности.

– Ты чего творишь?! С ума спрыгнула?! – зарычал Пров, грозно таращась на царицу. Он и сам, видно, с трудом понимал, чего все-таки ему хочется больше – то ли к груди жену прижать, то ли сгрести в охапку да за плечи тряхануть, как куклу соломенную, дав полную волю гневу. – Я с тебя какую клятву брал? Ни единой живой душе об этом месте не рассказывать! И самой сюда носа не совать, а ты?!..

– Ну понятно, как же иначе-то, умная жена у неблагодарного муженька завсегда дура… – царица, только что готовая броситься супругу на шею, отшатнулась от Прова и сверкнула глазами не хуже разъярившейся поленицы в боевом раже. – Как у тебя язык под корень не отсохнет, чучело бессовестное! Мы его выручать явились, а от него «спасибо» – и того не дождешься!

Воеводе мигом вспомнилась встреча супругов у дворцового крыльца, когда они с Казимировичем доставили царицу-беглянку в Бряхимов. Ох, ну и парочка ему на голову свалилась, оба хороши!

И любят друг друга тоже оба.

– Я тебе, солнце ты мое, не малец бесштанный, чтоб меня за ручку водить да сопли утирать! – Пров навис над женой, как скала, и щека у него знакомо дернулась, когда при этих словах царь-наемник покосился на русичей. – Сам бы все дела уладил! Без помощничков незваных… Голова, чай, у меня на