таращился на распахнувшиеся ворота и выезжающих на мост всадников. Ничего, сейчас ему не до Прова будет.

В песнях часто поется, как богатырские кони в битве с грозной вражьей силой «кричат по-звериному». Странно оно звучит лишь для тех, кто не только боевого клича дивоконя никогда своими ушами не слыхал, но и ни разу не видал, как дерутся обычные лошади. Рычат, визжат и орут они в сече так, что человек, с конскими повадками близко не знакомый, ни за что не догадается, какой это лютый зверь голос подает. А уж когда впадает в боевое бешенство дивоконь, скакуны простых кровей на задние ноги приседают и, дрожа всем телом, пеной покрываются.

Ржание Бурушки раскатилось на весь луг. Трубное, яростно-лютое, неистовое. «Звериный крик», полный дерзкого вызова – мол, выходи, вражина-супостат, на честную драку, не боюсь я тебя, будь ты хоть с гору, хоть с три!

Чудовище недовольно дернуло хвостом, повело вбок громадной башкой и развернулось к новому противнику. Темно-рубиновые глаза, уставившиеся на всадника с высоты в дюжину локтей, зажглись злобным удивлением: это кому тут жить надоело?

Дразня тварь, воевода вздернул жеребца на свечку. Бурушко снова заржал, забил в воздухе копытами, опустился на все четыре ноги и закружился-загарцевал на месте, выгибая в сторону страшилища крутую шею – дескать, догони да поймай! А русич еще и меч из ножен потянул, так, чтобы чудище видело. И ящер повелся. Взрыл когтями правой передней лапы землю, оставив на засыпанном пеплом дерне глубокие борозды, в глотке у гада глухо заклокотало, и он стремительно кинулся на наглецов. В точности как пустынный варан, что лишь притворяется медлительным и неуклюжим, но стоит ему заметить на бархане суслика-песчанку – отсечет резким, как молния, броском добыче путь к норе, опрокинет ударом хвоста и сожмет-стиснет мощными челюстями.

Никитич развернул коня и пустил вскачь. В ушах засвистел ветер, сзади оглушительно рыкнуло, в спину жарко ударило горелым смрадом. Обернувшись через плечо, Добрыня увидел, как ящер оскаливает клычищи-ятаганы и прикрывает-прищуривает алые зенки. Воевода уже приметил, что так тварь делает перед тем, как плюнуть огнем. Добро хоть она камней еще не успела сызнова нажраться и ничего увесистого да раскаленного докрасна не выхаркнет.

– Поберегись, дружок! – шепнул богатырь, припадая к взмыленной конской шее.

Боялся он сейчас не за себя, только за вымотанного любимца, выкладывающегося сверх сил.

«Я берегусь», – отозвался Бурушко.

Дивоконь прянул влево, потом, уворачиваясь от прошедшей сбоку широкой огненной струи, вправо. Вторая струя пламени тоже ударила мимо, богатырский скакун вовремя подался в сторону. Обычная лошадь, даже отменно выезженная и не раз бывавшая в бою, вряд ли бы смогла проделать такое, но Бурушко справился.

Сзади дохнуло третьей волной жара да облаком искр, сверху хлопьями посыпался пепел, вспыхнула рядом с конскими копытами трава. Багровый язык пламени, едва не обвившийся вокруг ног жеребца и выстреливший вверх, успел лизнуть Добрыне левое плечо.

Мазнуло горячим, но боли не было. Ожогов, знал Никитич, на коже под обугленными прорехами тоже не будет. Ни единого. Она даже не покраснеет.

А вот рубашку теперь только выбросить, мельком пожалел воевода, сбивая рукой огонь на занявшейся ткани. Эх, а Настенька-то старалась, вышивала, шелка в цвет подбирала…

Луговая стерня впереди горела, пламя вздыбилось над ней аршина на два, однако Бурушку этим было не напугать. Пылающую преграду жеребец, чутко откликаясь на посыл колен седока, взял играючи – и снова наддал, уходя от разъярившегося вконец преследователя.

Вот теперь играть в догонялки хватит, решил Добрыня. От городских ворот они гада увели, пора браться за то, что замыслили.

Тварь аж опешила, когда всадник-нахал, вырвавшийся вперед локтей на сто, круто повернул ей навстречу и выхватил из саадака лук. Ящер с полурыком-полушипением выбросил вперед шею, мотнул мордой и вновь до отказа разинул пасть.

Распахнулась она, как печное жерло. Не отводя взгляда от страшного ало-багрового зева, откуда тянуло гарью и сухим раскаленным жаром, Добрыня выдернул из колчана стрелу. Первую из трех.

Ну, помогай Белобог! Пусть и невеликий это груз – скрученная в жгут льняная тряпица с разрыв-травой, а всё одно заметно стрелу утяжелит и сделает неустойчивой в полете. Потому-то, опасаясь промазать, и разделил воевода заветный порошок на три части. Хоть одна стрела в цель да попадет. Благо коня быстрее Бурушки – еще поискать, и подобраться поближе к чудовищу они смогут. На то и расчет у воеводы с самого начала был.

Смогут. Справятся.

Должны.

Тетива, до отказа натянутая к мочке правого уха, резко зазвенела. Стрела сорвалась с нее, мелькнув в воздухе белым оперением, и понеслась вперед, виляя на лету. У Добрыни, привставшего в стременах, захолонуло сердце: а ну как мимо пройдет?

Воевода целился верно и не промахнулся бы, если бы чудище неожиданно не мотнуло мордой. Стрела ударилась о чешуйчатую губу, отскочила и ткнулась в траву.

Бурушко на всем скаку отпрыгнул вправо. Ящер рявкнул, багровые глазищи опять начали прикрываться громадными, как щиты, веками, тоже сплошняком покрытыми чешуей. Во второй раз запела тетива, и тут уж богатырь, воспользовавшись тем, что гад зажмурился, промаха не дал. Вторая стрела исчезла в дымящейся пасти, меж двух рядов оскаленных кривых зубищ. Следом великоградец твердой рукой послал и третью.

Загодя прилаживать к стреле запал и поджигать его перед тем, как спускать тетиву, Добрыня не стал. Пламени у страшилища в глотке и без того довольно, тряпица сама вспыхнет. Лишь бы разрыв-трава не подвела.

Сквозь частокол клыков хлынули первые струйки огня, и, хлопнув скакуна по лопатке, русич снова поднял его на дыбы. Чуть ли не перед самой оскаленной мордой.

Нет, не просто так Добрыня поснимал и с коня, и с себя всё, что только можно, уменьшая вес, который нес на себе Бурушко. Дивоконь оттолкнулся от земли сразу четырьмя копытами. Громко заржав, прямо с места взвился вверх. «Богатырский скок» у Добрыниного жеребца всегда получался на зависть, и нынче Бурушко, несмотря на усталость, сполна показал, на что способен.

Лязгнули жуткие клыки, да только попусту воздух вспороли. Мелькнули под ногами и брюхом жеребца широченные вывернутые ноздри, запоздало ударившие дымом. Полыхнули кроваво буркала – каждое величиной с огромное блюдо. Тварь вскинула голову, торчащий на лбу острый гребень нацелился было поддеть живот дивоконя, но Бурушко перемахнул и через него. Подковы скакуна опустились на загривок гада, загрохотав по отсвечивающей булатным блеском чешуе.

Со стороны глянуть – ну и зрелище, наверное: богатырь верхом на коне по громадному чудищу скачет! Жеребец вихрем пронесся по чешуйчатой спине. Соскочил