— Да, но мне хотелось бы большей детализации. Трудноненавидеть идею. Для этого необходима определенная интеллектуальная дисциплинаили одержимый и больной дух, что встречается не так часто. Гораздо легчененавидеть субъекта с узнаваемым лицом, которого можно обвинить во всем, чтонам мешает жить. И не обязательно это должен быть конкретный человек. Это можетбыть народ, племя, какая-то группа… Кто угодно.

От хладнокровного и неприкрытого цинизма патрона пронялодаже меня. Я фыркнул, преисполнившись презрения.

— Не стройте из себя образцового гражданина, Мартин.Вам ведь безразлично, а нам нужен злодей в этом водевиле. И вы это, должнобыть, понимаете лучше всех. Нет драмы без конфликта.

— Какого злодея вы бы предпочли? Тирана-захватчика?Лжепророка? Разбойника?

— Антураж я оставляю на ваше усмотрение. Меня устроитлюбой сомнительный тип. Одна из функций отрицательного персонажа — дать намвозможность сыграть роль жертвы и заявить о нравственном превосходстве.Необходимо наделить его всеми теми качествами, которые мы не смеем признать всамих себе, и демонизировать согласно нашим практических интересам. Это азыфарисейства. Повторяю: вам следует внимательно читать Библию. Она содержитответы на все вопросы.

— Не сомневаюсь.

— Достаточно убедить ханжу, что он безгрешен, как онначнет c воодушевлением бросать камни или бомбы. И, в сущности, больших усилийне требуется, поскольку убеждение достигается с помощью минимальноговдохновения и ограниченного количества фактов. Не знаю, как объяснить точнее.

— О, вы чудесно все объясняете. Ваша аргументация стольже изящна, как плавильная печь.

— Мне совсем не нравится ваш снисходительный тон,Мартин. Может, вам кажется, что все это не на высоте вашей безупречной этики иблестящего интеллекта?

— Ни в коем случае, — пробормотал я малодушно.

— Что же тогда тревожит вашу совесть, друг мой?

— То же, что и раньше. Сомневаюсь, что вам нуженнигилист.

— Но вы им не являетесь. Нигилизм — это поза, а недоктрина. Подержите горящую свечу между ног нигилиста, и вы убедитесь, какбыстро он увидит вечный свет бытия. Вас беспокоит что-то другое.

Я поднял голову и, собравшись с духом, заговорил самымвызывающим тоном, на который был способен, глядя патрону в глаза:

— Пожалуй, меня беспокоит то, что я в состоянии понять,о чем вы говорите, но не чувствую этого.

— Я плачу вам, чтобы вы чувствовали?

— Порой чувствовать и думать означает одно и то же.Ваша мысль, не моя.

Патрон усмехнулся, выдерживая драматическую паузу, какшкольный учитель, приготовившийся сделать убийственный выпад, чтобы утихомиритьстроптивого плюгавого ученика.

— И что же вы чувствуете Мартин?

Сарказм и презрение в его голосе придали мне смелости, и яоткрыл кран сосуда, где многие месяцы тайно копилось унижение. Гнев и стыд зато, что рядом с ним я испытывал страх и покорно выслушивал рассуждения,сочившиеся ядом. Гнев и стыд за то, что он заставил меня увидеть (хотя япредпочитал думать, что мною руководило отчаяние), что моя душа столь женичтожна и жалка, как и его гуманизм, достойный клоаки. Гнев и стыд от того,что я чувствовал, знал, что он всегда был прав, особенно в тех случаях, когдасоглашаться с ним оказывалось наиболее болезненно.

— Я задал вопрос, Мартин. Что чувствуете вы?

— Я чувствую, что лучше было бы оставить все как есть ивернуть вам деньги. Я чувствую, что, какова бы ни была подоплека сей безумнойзатеи, мне следовало бы держаться от всего этого подальше. Но больше всего ясожалею, что познакомился с вами.

Патрон опустил веки и погрузился в длительное молчание.Отвернувшись, он чуть-чуть удалился, сделав десяток шагов в сторону воротнекрополя. Я смотрел на темный силуэт, четко выделявшийся на фоне мраморногосада, на его неподвижную тень под дождем. Меня охватил страх, животный ужас,рождавшийся где-то в глубине существа и пробуждавший детское желание проситьпрощения и принять любое наказание, какое он сочтет нужным, только бы невыносить больше это гробовое молчание. И еще я испытывал отвращение. Менямутило от его присутствия, но главным образом от себя самого.

Патрон повернулся и подошел. Остановившись буквально внескольких сантиметрах от меня, он близко склонился к моему лицу. Я ощутилхолодное дыхание и утонул в бездонном омуте черных глаз. Теперь его голос и тонбыли ледяными, лишенными искусственной и точно выверенной сердечности, которойон уснащал речь и манеры.

— Я говорю один раз. Вы выполняете свои обязательства,а я свои. И это единственное, что вы можете и должны чувствовать.

Не отдавая себе в тот отчета, я мелко кивал, пока патрон невынул из кармана свернутую рукопись и не протянул мне. Он разжал пальцы прежде,чем я ее взял. Ветер закружил бумагу вихрем и понес к воротам кладбища. Япредпринял поспешную попытку спасти работу от дождя, но отдельные листкиспланировали в лужи и теперь истекали в воде чернилами, как кровью, —слова тонкими волокнами отделялись от бумаги. Я собрал рукопись, превратившуюсяв мокрый комок бумаги. Когда я поднял глаза и огляделся по сторонам, патрон ужеушел.

27

Никогда прежде я не нуждался так в дружеском плече, накоторое можно было бы опереться. Заслуженное здание «Голоса индустрии»выглядывало из-за стен кладбища. Я двинулся в том направлении, надеясь найтисвоего старого учителя, дона Басилио, одного из тех редких людей, кто неуязвимдля мирской глупости. Он всегда мог преподать полезный совет. Я вошел вштаб-квартиру ежедневной газеты и обнаружил, что до сих пор узнаю большую частьперсонала. Казалось, минуты не прошло с тех пор, как я покинул эти стены многолет назад. Те, кто меня узнавал, в свою очередь, смотрели на меня с опаской иотводили взгляд, чтобы избежать необходимости поздороваться. Я проскользнул вредакционный зал и прошел прямо в кабинет дона Басилио, находившийся в конце.Кабинет был пуст.

— Кого ищете?

Я обернулся и встретился лицом к лицу с Росселем из плеядыредакторов, казавшихся мне уже очень старыми, когда я работал тут зеленымюнцом. Его именем была подписана опубликованная газетой ядовитая рецензия на«Шаги с неба», где меня окрестили «составителем рекламных объявлений».

— Сеньор Россель, я Мартин. Давид Мартин. Вы меняпомните?

Россель несколько мгновений разглядывал меня, притворившись,что ему стоит большого труда узнать меня, но в конце концов сдался.

— А где дон Басилио?

— Он уволился месяца два назад. Вы найдете его вредакции «Вангуардии». Если увидите его, передавайте привет.

— Непременно.

— Жаль, что так вышло с вашей книгой, — сказалРоссель со снисходительной улыбкой.

Я прошел через редакционный зал, лавируя среди косыхвзглядов, кривых улыбок и бормотания, исполненного тайного недоброжелательства.Время все расставляет по местам, подумал я, кроме правды.