он позволить не мог. В театральном управлении Министерства культуры его новаторские шаги, в том числе приглашение Тарковского для театрального дебюта, не вызывали особого энтузиазма. Требование Тарковского назначать спектакль на дни, когда он сможет прилетать из Исфары, ставило театр в слишком большую зависимость от режиссера. Театральный график должен учитывать дни, когда публика наиболее охотно идет на спектакли, например выходные, школьные каникулы и предпраздничные дни. Кроме того, нельзя рассчитывать, что самолеты на авиатрассе Москва — Душанбе протяженностью в несколько тысяч километров будут всегда летать по расписанию, невзирая на погоду и возможные технические сложности. Все это ставило под угрозу работу.

Расстроенный Тарковский обратился к Священному Писанию и стал делать выписки из Экклезиаста. Они не добавляли ему оптимизма. На «Мосфильм» ему приходить не хотелось. Тарковский считал, что и без него все должно идти своим чередом (все так и шло). Тем, что Андрей Арсеньевич не сидел на студии, проверяя, что и как сделано, он подтверждал веру в свою команду, в ее способность завершить подготовку в плановые сроки.

Долгожданная премьера «Гамлета» наконец состоялась. Шума вокруг нее было много. Посмотреть спектакль мне, к сожалению, не удалось. До моего отъезда в экспедицию он шел всего несколько раз, и попасть на него оказалось делом безнадежным. У Тарковского был огромный список нужных и важных для него людей, и он вместе с Машей Чугуновой лихорадочно тасовал его, чтобы не упустить кого-нибудь очень важного и нужного и не позвать вторым того, кого нужно звать первым.

Московская театральная публика — люди требовательные, обидчивые, не прощающие небрежения. Да и в кругах кинематографистов премьеру ждали с большим интересом. Все хотели увидеть спектакль, понять, столь же гениален Тарковский в театре, как и в кино, или нет, чтобы высказаться на этот счет, поделиться мнением и вынести свой вердикт. Коллеги настойчиво требовали у Андрея Арсеньевича приглашения или билетов. Я видел, как он отказывал весьма почтенным мосфильмовским режиссерам, обещая пригласить их через месяц-другой. Маша Чугунова пообещала мне контрамарку или билет, когда схлынет ажиотаж.

По студии и по Москве быстро поползли слухи о невероятном спектакле. Одни называли его гениальным, другие — нудным, третьи слишком интеллектуальным и отделывались обтекаемыми общими фразами. Многое на сцене озадачивало зрителей, было непривычно, не укладывалось в театральные каноны, особенно в конце, когда все персонажи-покойники оживали на сцене. Спектакль не очень поняли, но и не ругали, потому что делал его талантливый и опальный Тарковский. Некоторые увидели в нем политические подтексты, которых, возможно, там и не было. Но не было и ожидаемого режиссером бесспорного шумного успеха, хотя все признавали спектакль неординарным.

Я не видел «Гамлета» на сцене. Могу только привести мнения актеров, которые видели спектакль.

С Олегом Янковским мне довелось работать на фильмах «Тот самый Мюнхгаузен» Марка Захарова и «Филер» Романа Балаяна. Вот мнение Янковского:

Мне этот спектакль показался очень умным, глубоким, но очень просчитанным. Это было интересно… в этом что-то было. Но это не мое. Спектакль слишком рассудочный, слишком холодный, какой-то математический.

Похоже отозвался и Юрий Богатырев — он был человек очень чувствительный, легко начинал плакать, вспоминая:

Какая-то мистика, чертовщина, магия в этом спектакле была. Но для меня он был слишком холодноватым. Душу не трогал. Его приходилось анализировать. К тому же он был очень темный по свету и мрачный.

И третий отзыв — Олега Павловича Табакова, который однажды сказал: «„Гамлет“ Тарковского — это грандиозная неудача».

Съемочная группа «Сталкера» с нетерпением ждала премьеры, надеясь, что Тарковский теперь посвятит себя картине, однако этого не произошло. Он был не вполне удовлетворен постановкой, считал, что она не доведена до нужной кондиции, и вносил поправки в уже сделанный спектакль. Это обычная театральная практика, и там она ни у кого не вызывает возражений. Только на студии он по-прежнему почти не бывал. И это все больше затрудняло работу. Боим и декораторы работали в павильоне с раннего утра до поздней ночи. Возникали переделки и исправления, проблемы по разным поводам.

За лето и осень, несмотря на занятость, я постарался посмотреть предыдущие фильмы Тарковского, уделяя особое внимание реквизиту. Я заметил, что выбор предметов у него всегда очень точен, даже тех, которые оказывались в кадре мимоходом. На некоторых объектах камера медленно панорамировала, останавливалась или фиксировалась подолгу, отчего даже обычные предметы начинали выглядеть загадочными, обретали какой-то таинственный смысл. Мне это показалось чрезвычайно важным, и я старался уделять каждому из предметов особое внимание. Для дочки Сталкера — Мартышки нужны были костыли, ампулы, шприцы, лекарства и металлический медицинский бикс-кипятильник, он же стерилизатор, такой, в котором вырастает трава в каюте у Криса Кельвина в «Солярисе». На складе реквизита костылей было в достатке, но это были стандартные деревянные костыли. Я хотел найти недавно появившиеся металлические, с более выразительной формой, но таковых на складе не оказалось.

Похожая история была и с биксами. В реквизите я нашел их два, разной величины и изношенности, принес и показал Тарковскому. Он их забраковал. Тогда я взял еще один напрокат в медпункте, но он тоже не подошел, так как от длительной эксплуатации утратил блеск и стал матовым. Пришлось в поисках костылей и биксов связываться с аптечными складами. Созвонившись, я нашел место, где были нужные вещи, и мне предложили самому прийти, оплатить их и забрать.

Адрес указали в центре Москвы, на улице 25 Октября рядом со знаменитым тогда букинистическим магазином у памятника первопечатнику Ивану Федорову. Предварительно договорившись, я отправился туда с письмами от «Мосфильма». У входа сидел охранник в форме. Он куда-то позвонил. Вышел человек в штатском, но с военной выправкой, проверил мои письма и документы, оформил пропуск, и мы пошли по узким коридорам, а потом стали спускаться по длинным витым лестницам. Я оказался в гигантских, высотой метров по пять-шесть, бесконечных подвалах. Подземные залы шли один за другим, и в каждом, как в пещере Аладдина, ожидали невиданные прежде страшноватые чудеса.

В одном зале до потолка колоссальными штабелями высились ящики с медикаментами, в другом тысячами стояли утки, судна и калоприемники, в третьем пучками торчали десятки тысяч палок и костылей. Этот склад поныне остается одним из самых сюрреалистических впечатлений моей жизни.

Я выбрал пару новеньких, сверкающих нержавейкой стерилизаторов, и серые, шарового цвета костыли. Но когда я принес костыли в декорацию и поставил у грязно-серой стены, они, мало отличаясь от нее по тону, практически слились с ней. Я подумал, как мне сделать их заметными, отправился в механический