Дрейк сидел за прилавком в дальнем конце кафе рядом сдвухконфорочной плитой. На одной конфорке кипел чайник с водой, на другойварилось кофе. На прилавке стояла коробка из-под сигар, в которой было немногомелочи. Рядом была грифельная доска с написанным мелом меню:

Кофе 15 центов

Чай 15 центов

Напитки 25 центов

Болонья 30 центов

ПиБиЭндДжи 25 центов

Сосиска 35 центов

Под меню было нацарапано объявление:

ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЖДИТЕ, ПОКА ВАС ОБСЛУЖАТ!!!

Все люди, работающие здесь, – ДОБРОВОЛЬЦЫ, и когда выобслуживаете себя сами, они чувствуют себя бесполезными ослами. Пожалуйста, неторопитесь и помните о том, что БОГ ВАС ЛЮБИТ!

Дрейк поднял глаза от журнала – потрепанного номера «НешнлЛэмпун». На мгновение глаза его странно затуманились, как у человека, которыймысленно щелкает пальцами в поисках нужного имени, а потом он сказал:

– Здравствуйте, мистер Доуз. Как поживаете?

– Хорошо. Можно чашечку кофе?

– Разумеется. – Он вынул массивную кружку из второго ярусавозвышавшейся за ним пирамиды и налил ее до краев. – Молока?

– Нет, просто черный. – Он положил на прилавок четвертной, иДрейк вернул ему десятицентовик из сигарной коробки. – Я хотел поблагодаритьвас за ту ночь и сделать небольшое пожертвование.

– Вам не за что меня благодарить.

– Нет, есть за что. Если бы не вы, не знаю, что со мнойслучилось бы на этой вечеринке.

– От наркотиков это часто бывает. Не всегда, но очень часто.Прошлым летом какие-то ребята притащили сюда своего дружка, который закинулсякислотой в парке. У парня начался припадок – он непрерывно кричал, потому чтодумал, что голуби хотят его заклевать. Похоже на страшную историю из «РидерзДайджест», да?

– Девушка, которая подарила мне мескалин, рассказала, чтокак-то раз она вытащила из канализации человеческую руку. Потом она так и немогла решить, происходило ли это на самом деле, или это была толькогаллюцинация.

– А кто она, эта девушка?

– Честно говоря, я не знаю, – ответил он искренне. – Ну, какбы то ни было, вот, держите. – Рядом с сигарной коробкой он положил на прилавоксвернутые в трубочку банкноты. Сверток был перехвачен резинкой.

Дрейк нахмурился и посмотрел на сверток, не дотрагиваясь донего.

– Собственно говоря, это пожертвование в фонд кафе, – сказалон. Он знал, что Дрейк это знает, но стремился заполнить тягостную паузу.

Дрейк снял резинку, взял сверток в левую руку и пересчиталбанкноты искалеченной правой.

– Здесь пять тысяч долларов, – сказал он.

– Да.

– А вы на меня не обидитесь, если я спрошу у вас, где вывзяли…

– Где я взял такую сумму денег? Да нет, чего мне обижаться.Эти деньги я получил от продажи своего дома Городскому Совету. Они проводятдорогу через то место, где он стоит, и выплатили мне компенсацию.

– А ваша жена согласна?

– Моя жена не имеет права голоса в этом вопросе. Мырасстались. Скоро развод будет оформлен официально. Она получит половинукомпенсации и будет делать с ней все, что душе угодно.

– Понятно.

Позади них старый алкоголик принялся мурлыкать себе под нос.Это не была мелодия, просто мурлыканье.

Дрейк задумчиво пошевелил банкноты указательным пальцемправой руки. Уголки банкнот заворачивались от долгого пребывания в свертке. – Яне могу принять эти деньги, – сказал он, наконец.

– Почему?

– Помните, о чем мы говорили в тот раз? – спросил Дрейк.

Он помнил. – У меня нет больше планов подобного рода, уверяювас.

– А по-моему, есть. Человек, стоящий обеими ногами на земле,не расстается с деньгами просто так, по минутному капризу.

– Это не каприз, – сказал он твердо.

Дрейк пристально посмотрел на него. – Так как же тогда выэто назовете? Вы ведь отдаете деньги случайному знакомому человеку, котороговидели всего лишь один раз за всю свою жизнь.

– Ну и что? Я много раз отдавал свои деньги людям, которыхвообще не видел. Фонду раковых исследований. Фонду «Спаси ребенка». Бостонскомугоспиталю для больных мускульной дистрофией. А я, между прочим, даже вБостоне-то ни разу не был.

– И это были столь же большие суммы?

– Нет.

– Вот видите. И это еще не все. Вы принесли с собойналичные, мистер Доуз. Человек, который собирается жить и тратить деньги,никогда не хочет их видеть. Даже когда он играет в покер по пять центов за кон,он пользуется фишками. Фишки делают деньги символическими. Точно так же, какчеки, аккредитивы, ценные бумаги и все в этом роде. А в нашем обществе человек,больше не видящий смысла в деньгах, не видит смысла и в жизни. Ему простонезачем больше жить, понимаете?

– Слишком уж материалистические воззрения «для…

– Для священника? – перебил Дрейк. – Но я уже не священник.С тех пор, как это случилось. – Он кивнул на покрытую шрамами, искалеченнуюруку. – Рассказать вам, как я добываю деньги, чтобы содержать это кафе? Мыопоздали к лакомому пирогу подачек от разных крупных благотворительных фондов.Люди, работающие здесь, все уже на пенсии. Это старые люди, которые не понимаютприходящих сюда ребят, но которые хотят быть чем-то большим, нежели простотупой рожей, высовывающейся из окна третьего этажа, чтобы понаблюдать заулицей. У меня есть знакомые молодые ребята, у которых есть свои оркестры икоторые готовы играть бесплатно по пятницам и субботам. Они еще тольконачинают, и поэтому им нужна возможность показать себя. Потом мы собираемпожертвования прямо на улицах. Но основной источник средств – это, конечно,богатые люди из высших слоев. Я езжу к ним с визитами. Я выступаю на чаепитияхв женских клубах. Я рассказываю им о подростках, которые уже стали неизлечимыминаркоманами, и о бездомных, которые живут под мостами, а по ночам жгут газеты,чтобы не замерзнуть. Я рассказываю им о пятнадцатилетней девушке, котораяпутешествовала стопом с семьдесят первого года, а когда она приехала сюда, всеволосы на голове и на лобке кишели у нее огромными белыми вшами. Я рассказываюим о венерических болезнях, я объясняю им, кто такие рыболовы – ребята, которыетусуются на автобусных вокзалах, выискивают пареньков помоложе и предлагают имработу мужских проституток. Я рассказываю им, как эти пареньки в конце концовделают минет в мужских туалетах за десять долларов, а если с проглотом, то запятнадцать. Пятьдесят процентов ему, а пятьдесят – сутенеру. Эти женщины,которым я все это рассказываю, – сначала они бывают абсолютно шокированы, вглазах у них стоит ужас, но потом этот ужас тает, и взгляды становятсямасляными. Может быть, они даже возбуждаются, и вагины их выделяютсладострастный сок, но это неважно. Важно то, что это заставляет ихраскошелиться. Иногда какая-нибудь из них выкладывает даже больше десятки. Онаотвозит тебя на машине в свой дом в Кресенте, представляет тебя членам семьи иждет, пока ты не произнесешь молитву, после того как служанка внесла первоеблюдо. Тебе ничего не остается, ты произносишь эту молитву, даже если слова утебя застревают в горле и во рту остается неприятный привкус. Ты гладишь поголовке ребенка. У них всегда только один ребенок, Доуз, только один, не то чтоу этих жалких бедняков с окраин, которые плодятся, как кролики. И ты говоришь:ой, какой миленький мальчик, из него вырастет настоящий джентльмен! – или: ой,какая хорошенькая девочка, из нее вырастет писаная красавица! А если тебе ужсовсем повезет, то эта женщина пригласит своих партнеров по бриджу или знакомыхпо клубу, чтобы в качестве приятной интермедии полюбоваться на этого чокнутогосвященника, который, пожалуй, к тому же еще и завзятый радикал и поставляеторужие «Пантерам Алжирской Свободной Лиги», и ты начинаешь изображать из себяотца Брауна, сдобренного толикой старины Блерни, и улыбаешься им до тех пор,пока лицо не начинает болеть. Все это называется «околачивать денежное дерево»и проходит в самой элегантной и изысканной атмосфере, но когда ты едешь домой,возникает ощущение, что ты только что отсосал какому-нибудьбизнесмену-бисексуалу на вечернем сеансе в кинотеатре № 41. Ну, собственноговоря, и что с того? Таковы правила игры. В каком-то смысле, это составнаячасть моей епитимьи [18], прошу простить меня за высокопарное слово. Но мояепитимья не обязывает меня заниматься некрофилией. А именно так, мистер Доуз, ямогу расценить ваше предложение. Именно поэтому я и отказываюсь от этих денег.– А за что наложена на вас эта епитимья?