старику подняться на ходок. Сели рядом. Старик вынул из кармана халата отделанную серебром и медью трубку с длинным кривым чубуком, набил её табаком из кожаного кисета-тулунчика и чиркнул огнивом. Дунул на загоревшийся трут, торопливо положил его на табак и так же торопливо несколько раз подряд чмокнул плохо послушными губами. Когда трубка задымила, старик спросил:

– Яков, курить надо? А то давай… Табак… – старик показал большой закоптелый палец.

– Чую: запах приятный. Попробую.

– Яков скрутил козью ножку. Старик дал прикурить от трубки.

– Хорош табачок. Турецкий?

Прыгнули редкие седые усы – старик улыбнулся:

– Свой, бурятский. Много растёт, хошь – дам много.

– Спасибо… А как вас зовут, отец?

– Зовут Хогдыром.

Яков взглянул на старика с тем вниманием, какое оказывают в том случае, когда стараются вспомнить давно виданного и уже забытого человека. Называли же люди таким именем мастера мельничного ремесла. Не он ли сидит рядом?

– А фамилия?

– Из рода Балдая Ханхалаева. Слыхал, нет? Однаха слыхал. Балдая шибко далеко знали. Скот шибко много держал, лошадей рысаков много было. Мясом торговал… Жил богато. Я бедно стал. Вишь, большой долина страшно пустой… У-юй! Всё пропал даром – ограбили, съели. Бедный шибко стал эта долина… Как жаль! Новый жись-та пошла. Душа болит… Юрта только старой осталась, – старик докурил трубку и замолчал в тягостном оцепенении.

– Жизнь наладится, – подбодрил старика Яков.

– Когда будет? Я не знаю. Ты знаешь? Тоже нет… Тады у шамана Гармы спросить надо.

– Ленин знает.

– У-юй! Ленин!.. Ленин – большой шаман. Умнее Гармы нашего… Всё вверх дном переворотил. Богатый стал бедным, бедный богатым. Это ладно… А дальше будет как? Так останется? Нет? Так останется – опять худо будет. Человек был богатым – помрёт бедным?

– Нет. Ленин говорит: все люди должны быть счастливыми.

– Это ладно говорит Ленин. Такой человек пусть живёт долго-долго. Вечно пусть живёт…

Яков ожидал, что, может, старик скажет о мельницах, тогда само собой завяжется разговор, но Хогдыр ещё долго толковал о близких и далёких родичах, о жизненных странствиях – и ни слова о том, что больше всего интересовало гостя.

Между тем медлить было нельзя. Солнце скатилось к горизонту, конь отдохнул, наелся свежей травы – пора ехать. Дорога неблизкая.

– Юрта ночевать ходим, пить чай, тарасун, арсу, – просительно сказал Хогдыр. – Гостю так надо. По-нашему, по-бурятски.

– Ладно, отец. Время – в дорогу. Домой.

– Э-да, успеешь… Завтра день куда девать? Слыхал пословица… Русские говорят: дают – бери, грабят – беги… Откажешься юрта ходить – счастье пройдёт мимо. Бурят так знает… А русский долго рядом с бурятом живёт. Тоже такой слово знает.

Якова тронула душевная просьба старика, и он согласился посетить его жилище. Спросил:

– Юрта далеко? Близко не вижу.

– Э-да, нет. Пешком шёл, на коне скоро будем.

Юрта стояла неподалёку от того улуса, который совсем недавно миновал Яков и тоже спрашивал, не проживает ли здесь нужный ему человек. Якова не утешили. А видно, Хогдыр и есть тот самый мастер мельничных дел, но люди почему-то в тайне держат, где его жилище.

У юрты встретила женщина лет двадцати пяти, она была по-праздничному в новом пепельного цвета атласном халате, узорчато расшитых унтах с короткими голенищами. На груди лежали чёрные косы. Особо привлекательны были её угольно-тёмные с таинственным прищуром весёлые глазки.

Женщина зорко взглянула на Якова и отвернулась.

– Агния… Дочь. Ходит проведать. Живёт улуса, деревянном доме… Был муж. Кончали бандиты… Остался одна, – торопился объяснить Хогдыр.

– Здравствуй, Агния, – чуть наклонив голову, сказал Яков. – Нежданый гость.

– Здравствуйте, – с еле уловимым акцентом и картавинкой ответила молодашка и приоткрыла полог юрты. – Милости прошу. Проходите.

В юрте Яков очутился впервые и немного удивился её неприхотливому уюту. В ней, несмотря на довольно тёплый июньский день, было прохладно.

Посередине очаг, труба выходит в отверстие в конусе юрты. На земляном полу – шкуры. Полог из толстого войлока, равно как и от жары, хранит от холода и почти оберегает от посторонних звуков.

Низкий полумесяцем стол, возле него вместо табуреток – три сосновых чурбака.

Агния быстро сладила с угощением – сварила саламат, разогрела жареную баранину, отвалила от ковриги несколько ломтей хлеба. Хогдыр достал из-под стола вместительный кувшин.

– Однаха гость стал голодный? А-а? – усмешливо поглядел хозяин на Якова.

– Да, есть малость.

– Ну-ды садись. Сыт будешь… Хогдыр тоже. Ходил – есть захотел.

Хозяин подождал, пока Яков вымыл руки и сел. Потом отодвинул от стола чурбан и уместился сам. Агния на минуту остановилась у входа в юрту, ожидая, не скажет ли какую просьбу отец, и вскоре вышла.

Хогдыр угощал Якова горько-кислым молочным тарасуном. Винной крепости в нём немного, но если одолеть литра три-четыре, то, глядишь, и песню затянешь. До песни Якову надо было осилить ведро. Водку пил редко, но, как говорят, метко. Однажды по спору в компании опорожнил литр, пошёл принародно, и никто не заметил, что под хмелем. Однако наутро всё же отпивался огуречным рассолом. Случилось такое однажды, с тех пор обильного пития стал подолгу воздерживаться. Не хотел шибко напускаться и на тарасун, хотя и понравился. Ел с удовольствием вкусно приготовленную баранину и отменный приятной сытостью саламат.

Старик захмелел скоро и заговорил веселее. Пожил немало, семьдесят лет, и повидал много. Яков слушал.

– Хогдыр хотел революцию… Долго жил при царе… Надоело… Молодые стали вести война против буржуев… Сначала тихо, потом громче. Хогдыр отставать не мог, – он съел ложку саламата, вытер ладонью усы. – Пошёл с ними. Пел хороший песня… Забыл называть.

– Интернационал?

– Во-во… За эт песня сидел в Александровском централе… Еду с базара и пою, урядник услышал, остановил, вязал руки – и тюрьма. Думал, шибко большой коммунист забрал. Полгода держали, конали, кто научил песня такой. Ничё не сказал. Отпустили, сказали, чтоб больше эт песня не пел… Счас все поют. Можно, – старик стал закуривать.

Яков спросил:

– Хогдыр Балдаич, секрет вам открою. Я спрашивал в трёх улусах, где живёте. Мне никто не сказал. Можно было подумать, будто вас не было и нет на свете.

– Эт правда, Яков, нету… Хогдыр так велел.

– Почему?

– Пошто?.. Есть тайна малый. Ты человек хороший – сказать можно… Жил Хогдыр в другом улусе Шунта. Эт улус Хандагай. Отец помер, хозяйство оставил – табун скота, постройки, мельницу. Хогдыр был ленивый, много коров и коней держать не стал – продал. Советский власть пришёл – Хогдыра разорили. Говорил – за что? Скота мало, работников нет… Сказали: отец Балдай был шибко богатый. В тайгу ссылка везти собирались, кахой-то начальник большой рукой махнул: не надо!