— Забирай свой выкуп, разиня. Лучше б ума нажил, чем денег у папки выклянчил, — презрительно заявил Мирослав.

Мама торжествующе обвела толпу взглядом и, плюнув Гриньке под ноги, удалилась. Напоследок бросила:

— О свадьбе и думать не моги. Ишь, грамотей нашёлся. Девку мне попортить хотел. Ничего, и без вас женихов пруд пруди.

— Во-во, всех потопила! — вякнул кто-то в толпе, но быстро умолк, не сумев вызвать одобрительных смешков.

Благодушное настроение разом нахлынуло на деревню. Кое-кто успел накрыть ногой монетку из рассыпанных, другие, воспользовавшись толкучкой, почесали давно зудящие кулаки, а бабкам ещё долго достанет, о чем судачить и чьи кости перемывать. Давно такого веселья не было.

Не успела я вспомнить, что подслушивать нехорошо, как цепкая рука Настасьи Гавриловны ухватила меня за ухо. Впервые за всю историю маминых скандалов вид у неё был встревоженный.

— Это не я! — на всякий случай заявила я, перебирая в памяти урезины и прикидывая, о какой из них мама могла узнать.

Но мать не спешила кричать. Она целеустремленно волокла меня за ухо на задний двор. Я невольно вспомнила судьбу петуха, которого намедни здесь же и прирезали. Остановились у сарая. Я увидела слёзы в маминых глазах и по-настоящему испугалась.

— Ну и что мне с вами делать? — мама с усилием улыбнулась и распахнула передо мной дверь.

В сарае сидел Серый. Всклокоченный, испуганный и… голый. Я покраснела и отвернулась.

— Ты у него одежду отобрала, что ли? — смущённо пошутила я.

— Ты не знала? — удивилась мама.

Ох и глупо я себя чувствовала. Жениха моего голым первой увидела моя же мать. Позорище… Но не такое, чтоб косы резать. Что-то иное куда сильнее тревожило женщину. Что же я упускаю?

— Прости, — пролепетал Серый.

— За что?! Что тут случилось-то?!

— Да оборотень он! — выпалила мама.

Серый забился в угол ещё сильнее. Мама, сжалившись, кинула ему какую-то одежду. Гм… Жаль. Я только начала привыкать к виду.

— И он сейчас уйдет, — произнесла женщина так, будто это я уходить собиралась.

А ведь и правда уйдёт. Смех смехом, но судачить о волке в деревне не перестанут. Перевернут каждую бочку, всякому в рот заглянут… И, рано или поздно, найдут Серого. И что тогда?

— Я знаю, — я провела ладонью по глазам и с удивлением обнаружила, что они даже не влажные.

— Он не вернется. — мама твёрдо смотрела на меня.

Я молчала.

— И ты хочешь пойти с ним, — не вопрос. Она знала, что хочу. Но как же…

— Он о тебе позаботится. Любит он тебя. И не обидит. Волки, они верные. Простите меня, если сможете.

Настасья Гавриловне достала из-за двери объёмную сумку и вручила мне. Ремешки, как назло, выскальзывали из неловких пальцев.

— Он тебя бросился от Гриньки защищать. Сказал, по рождению оборотень, но никогда не обращался вот так — от ненависти. Не соображал ничего и бросился. Я его здесь спрятала, пока Гринька за людьми убёг. Отвлекла деревенских, как могла. Вот, вещей вам собрала… — мама начинала плакать, — они ж все одно прознают. Уже сейчас, наверное, бегут. Идите, идите, пока не вздёрнули твоего милого.

Мама обняла меня так, словно навсегда прощалась. Или вправду навсегда?

— Я вашему счастью не мешаю. Только меня не забывай, — прошептала она на ухо.

— Мы вернемся… — неуверенно произнесла я, пока ещё не понимая, что и правда сейчас уйду из дома. Да не погулять по лесу, а в неизвестность, навстречу страшной судьбе.

Мама поцеловала меня, даже Серого обняла и ещё долго смотрела нам вслед.

— Не вернётесь, — сказала она мне в спину.

Не вернулись.

__________________________

[i] Потаскун, бездельник и врун

Любопытный, как новорождённый щенок, мальчишка опять выбрался из дома. Он был обижен: взрослые ушли с вечера на охоту, а его с собой не взяли — мал ещё. Оставили только старую няньку, успевшую на своём веку научить уму-разуму не одно поколение. Его отцу она тоже когда-то намыливала шею и теперь по праву гордилась, что вырос он в достойного мужа. Когда мальчик подрастёт, он будет как отец. Смелый, сильный, гордый. Высокий, статный, сероволосый. И станут невесты из такого же сильного рода, как его, смущённо отводить взор и краснеть при встрече. Каждая будет знать, коль возьмёт её за руку, случись что, — защитит, закроет грудью, не струсит. Но это будет потом. А сейчас он жался к стенкам, аккуратно переступал выученные скрипучие половицы, чтобы не потревожить чуткий сон старушки.

Старая нянька не шевелилась: она наблюдала из-под опущенных ресниц, как мальчишка в очередной раз уступает шаловливому детству и убегает из-под надзора. Пусть ему. Успеет ещё повзрослеть.

Мужчина с растрёпанными серыми волосами уверенно шагал по знакомым улицам. Ребёнком он не раз убегал из дома, знал наперечёт укромные уголки, спрятанные тенью раскидистой сирени. Сколько ночей он провёл, бегая здесь, невзирая на запреты родителей, не упомнишь. И ни разу старая нянька его не поймала. Когда-то очень давно, почти в другой жизни, он мечтал скорее повзрослеть. С ним ли было? Верил, что станет достойным своего отца, что придёт время и это он поведёт на ночную охоту стаю, строго наказывая малым детям вести себя хорошо. И старая нянька, наверняка та же самая, опять проспит неслухов. И вот он шёл. Повзрослевший. Возмужавший.

И ненавидящий себя больше, чем это вообще возможно. Он не стал похожим на отца. Разве что волосы, с первого взгляда казавшиеся седыми, да такая же серая волчья шерсть. Но он стал трусом. Не сумевшим защитить свой дом тогда. Вынужденный бежать и раз за разом подвергать любимую опасности сейчас. Серый сотни раз проклинал себя за то, что сделал несчастной жену. За то, что вместо уютного дома и выводка детишек она получила бесконечную дорогу и чужих врагов. И хотя бы раз в жизни он собирался поступить правильно.

Сероволосый мальчик, радостно подпрыгивая, — утёк из дома! — мчался к заветной двери. К незаметному стороннему взгляду лазу в земле. У любого десятилетнего мальчишки есть тайна. И тяжеленные дубовые створки охраняли эту. Конечно, про лаз знали родители. Да что там? Весь род знал. Как бы ещё стая бегала на охоту по ночам, безбоязненно разгуливала в волчьем обличье, где бы хранила вещи, которым не гоже находиться в домах добропорядочных горожан? Тайной было то, что Серый тоже сюда ходил. Один. Он был пока совсем волчонком. Ему не разрешали перекидываться без присмотра, дескать, накликаешь беду. В катакомбы его водил папа. И бессчётное количество ходов и поворотов никак не удавалось рассмотреть — мальчика неизменно приводили в единственную комнатушку прямо под домом и учили обращаться. А Серому было любопытно. Хотелось заглянуть за каждую дверь.