— Из харчевни. И ещё нам пора бежать из города.

— Это тебе корчмарь по секрету сообщил или ты пропустила ключевую часть истории?

Благо, Серый, привыкший к побегам, умел сначала собирать вещи, а уже потом выяснять, откуда взялся слух о погоне. Вот и сейчас, продолжая наставлять супругу, он быстрым шагом двигался по подземным коридорам. Но даже шёл он как-то зло, того и гляди развернётся и отвесит затрещину. Мне же оставалась лишь удивляться искусству неведомых строителей: лазы, по которым без труда могла пройти крупная лошадь, тянулись, видимо под всем Городищем, однако ни один из жителей явно не догадывался об их существовании. Или, если судить по пустынным захламлённым улочкам, как раз догадывались. Но спускаться вниз не рисковали.

Вот ведь мерзавец! Именно по этим улочкам меня вчера водил Серый! Уж не сюда ли вход искал? Видимо, он был завален, чтобы не залезали добрые люди. Или чтобы не вылезали злые.

Пол основательно утопан. То тут, то там виднелись пазы для факелов, чад на стенах выдавал светлое прошлое коридоров, а редкие деревянные двери, хоть и выглядели немолодыми, явно не раз подновлялись. Раньше это место кипело жизнью, но сейчас обитатели покинули родные стены — большинство дверей криво висело на петлях, иные перечеркивала паутина, а в пазах для факелов торчали обгорелые остовья.

Брошенные дома выглядят так жутко. Печально. Будто некогда полное жизни существо разлагается у всех на виду, но никому нет дела. В такие дома не каждый решится войти, как не каждый согласится подойти к постели умирающего. Но стоит заглянуть в язвенный проём двери, как нутром ощущаешь благодарный вздох. Дома умирают медленно и мучительно. И они благодарны за каждого гостя, за каждый взгляд, каждую доброю мысль.

Этот дом был именно таким. Он умирал.

Я потянула мужа за рукав:

— Ничего мне сказать не хочешь?

— А ты? — невозмутимо ответствовал муж. — Правду за правду?

— Я устроила переполох в харчевне, потому что нечем было платить за обед. Кстати, вкусный. Но это исключительно твоя вина, — как великую тайну сообщила я.

— Я шёл-шёл и нашел подкоп. Видимо, военный, — не моргнув глазом соврал Серый, — дай, думаю, погуляю.

— Подкоп?

— Ну да.

— Военный?

— Ага.

— Погуляю?

— А то!

— Дай, думаю, погуляю по предположительно подкопу к городу, укрепленному не хуже жилых домов, явно когда-то обитаемому и до сих пор никем не используемому?

— Неубедительно?

— Вообще ни разу.

Серый умоляюще посмотрел на меня, всю такую (с моей точки зрения) уверенную и строгую, а на самом деле напуганную и несчастную:

— Это мой дом.

Где-то в Городище у Серого должен быть дом, это понятно. Нас постоянно преследовали, и о том, чтобы жить в столице, не могло быть и речи. По крайней мере, муж меня в этом убеждал. И я верила. Теперь верю ещё больше, потому что погони погонями, а провести жизнь в катакомбах я не хочу.

Серый коснулся ладонью отсыревшей стены:

— Это не то чтобы прямо мой дом. Это ходы стаи. Они соединяют некоторые знания Городища. Волчьи дома. Мы жили людьми, как обычные горожане, наверху. А становясь волками, кто хорошо себя контролирует, мог и по улицам прогуляться, воришек погонять, кто похуже прятался под землёй, чтобы никому не навредить и себя не выдать. Знаешь, получалось. Насильно никого не держали — хочешь быть вольной птицей — улетай. В смысле, убегай. Но только родичей береги и не выдай. Мы никого не убивали. Ни людей, ни даже домашний скот. Здесь есть выход к лесу. Обычному человеку идти долго, а волку в самый раз. Раздолье! Многие поколения с местными был мир, мы когда-то от набегов и грабежей их защищали. Потом настали спокойные времена, разве что пьяница какой или воришка попадётся. Очень долго ни одной смерти человека не было на наших лапах. Пока…

Теперь я знала то, что Серый много лет считал позором своей семьи. О чем боялся рассказывать даже жене. Я знала о первой крови на лапах волка. Его отца.

Ратувог увидел девушку. Девушку, которая предпочла смерть позору. Волк, много лет оберегавший город, на этот раз опоздал. Девушка не просто была мертва. Она была растерзана. Так, как этого не сделал бы ни один зверь. А сделал человек. Человек, обещавший беречь Городище, но не сдержавший слова. Ратувог отомстил за безвинно погибшую. Тот, кто называл себя человеком, поплатился. Его кровь долго не могли отмыть с камней на мостовой, а воду из городского фонтана до сих пор не решаются пить, хоть и стараются не вспоминать, почему. Серый не осудил отца. И я не осудила. Осудили горожане.

У человека остался сын. И он захотел мести. Он долго подкармливал в сердцах людей ненависть к оборотням. И огонь разгорелся. Ужас и ненависть поселились в их душах. Обезумев, они бросились за волками. Что одна стая, несколько десятков волков, последних из огромного древнего рода, могла сделать против целого города. Я как наяву видела фигуры: волков, людей, женщин, которых пытались спасти израненные оборотни, детей, кричащих от ужаса.

Маленького волчонка, забившегося в угол от беспомощности, наблюдающего как медленно поднимается для удара топор, никогда прежде не знавший крови…

Серого спасла мать. Лишь женщина, спасающая дитя, способна на тот кровавый ужас, что она творила. Серый был ребенком, но он запомнил. Запомнил навсегда, как страшна женщина в страхе и как несчастна она в силе. Спустя время, она привела его в нашу деревню. Отдала сестре, давно отказавшейся иметь с семьёй что-то общее. Да и не было у неё с ними общего, как не было и силы волчьей.

Больше Серый не видел мать, но не винил ее. Он винил себя. За то, что не бежал достаточно быстро, за то, что оказался слаб и не сумел сам защитить себя, за то, что женщина убивала, спасая его. Его имя было таким же как у отца. В тот день Серый поклялся, что больше никто не назовет его Ратувогом.

Испугаться? Или заплакать? Я не знала, что должна чувствовать и не знала, что хотела. Ну зачем, зачем ты вернулся в это проклятое место? Неужели мало горя выпало на твою долю? Зачем рассказал все это, зачем сам помнил? Зачем появился в нашей деревне? Зачем полюбил меня?

— Что бы ни случилось… — хрипло проговорила я. Спина мужа вздрогнула. Он опустил плечи, готовясь услышать то, что услышать боялся, — что бы ни случилось, я не уйду.

Обещание я дала вовремя. Навстречу из темноты шагнул человек с арбалетом, тут же нашедшим цель. За ним ещё один, и еще. Бежать по прямому коридору назад было самоубийством.

— Ну вот и всё, — вполголоса проговорил Гринька.

Ну конечно, все они, мужики, такие! Сначала клянётся в любви до дубовых досок, а как до дела, выясняется, что все дубы в роще перевелись.