Я рассказывал и рассказывал, иногда украдкой посматривал насинеющий клочок неба между зелеными ветками, Генрих наконец проговорил:

— В самом деле удивительный мир… Но никогда бы неподумал, что вы, сэр Гакорд, тоже… Я скромно улыбнулся:

— Я не привязан к хозяйству, как вы, благородный сэр.Хотя я понимаю свою прелесть в реал-таймовских стратегиях, но я человекдействия, а не планирования, я по духу не переношу быть полководцем, мненравится лично врываться в чужие крепости, рубить стражу, очищать помещение запомещением, сражать все более крутых воинов и чужих, а потом — о,счастье! — сразиться с самим хозяином, Властелином Зла…

Он спросил осторожно:

— Вы… уже с ним встречались?

Я улыбнулся скромно, очень скромно:

— Вы мне не поверите, сэр Генрих, но я с нимдействительно… и не раз. Ведь Мировое Зло само по себе не имеет облика. Этонечто непобедимое всемирно-вселенское. А вот его различные воплощения на земле— да, эти имеют. Это они получают от нас звучные титулы Властелина Зла, ЧерногоМастера, Хозяина Ада, Темного Хозяина, хотя у каждого есть и свое имя. Пустьдаже некоторые постепенно забывают и сами. Кем он был раньше?.. Почему невыбрал путь Добра?.. Кто он был — могущественный маг, что восхотел ещебольшего, уже не считаясь со средствами, или некогда благородный рыцарь,возжелавший власти любой ценой?.. Но теперь это абсолютно черное исчадие Тьмы,навеки погубившее свою бессмертную душу, это злобная черная тварь, что нетолько сеет смерть, но и загаживает все вокруг. И в конце концов мне, именномне, придется с ним сойтись один на один.

Похоже, это прозвучало просто и одновременноторжественно-возвышенно, у костра воцарилась минута молчания. Я первый, как иположено, задвигался, после чего послышались вздохи, в костер полетели палочки,сэр Генрих изволил взять прутик и пошевелить угольки, а королева привычнодостала мешок и выкладывала на расстеленную скатерть хлеб, сыр и ломтихолодного мяса.

Волк вскинул морду, ноздри задвигались, я видел, как онвтягивает длинную струю запахов, анализирует, воссоздает облик всего леса наполмили вокруг.

— Два оленя в сотне шагов к северу, — сообщилон. — И небольшое стадо свиней чуть дальше…

Королева сказала живо:

— Здесь пока хватит!.. Пока разогреем, наш милый воронвернется.

— Да-да, — сказал и сэр Генрих торопливо. —Сейчас не стоит.

Я отложил лук, все верно, ворон никому не отдаст записку,ревниво следит за соблюдением вассальных отношений, а сэр Генрих для него неявляется даже спутником героя. На этой высокой должности они с волком.

Мы закончили завтрак, королева заботливо вытряхнула скатертьв кусты, демонстрируя хорошие манеры, Генрих не находил себе места, изорвал всеволосы, разодрал на себе дорогие одежды, а слезами залил всю рощу, воронпролетел над деревьями, как крылатая ракета, уже освоился, сделал стремительныйкруг, не столько по необходимости, сколько бахвалясь умением закладыватьвиражи, но вниз пошел косо, задевая ветви, сразу плюхнулся на корягу.

— Наконец-то! — воскликнул Генрих.

Правая лапа ворона от сустава забинтована в тонкийпергамент, хорошо, подумал я с облегчением, что мы не в Шумеро-Вавилонии,пришлось бы ворону таскать каменные стелы. Генрих уже протянул руку, воронизготовился раздробить пальцы наглеца мощным клювом, я сказал торопливо:

— Всем спокойствие!.. Письмо сниму я, и только я. Нопрочтет его сэр Генрих, это послание личное, как я понимаю. Пользуясь случаем,хочу выразить негодование по поводу тех сволочей, что публикуют личные письмаПушкина, Толстого, Хэма и даже Васи Пупкина. Личное, оно и есть личное!

Я поклонился и ножом осторожно прикоснулся к ниточке, наэтот раз хоть и по-прежнему шелковая, но красного цвета. Ворон обеспокоеноследил одним глазом за огромным ножом в моих руках, которым я вчера однимвзмахом распорол брюхо оленя от и до. Генрих выхватил клок пергамента из моихрук, облился горючими слезами, зарыдал, вырвал клок волос, снова зарыдал и сталпокрывать написанное жаркими поцелуями.

Мы все смотрели с болью и состраданием, сердца наши,естественно, разрываются, но я все-таки промолвил осторожно:

— Сэр Генрих, еще одна слеза, и мы хрен прочтемнаписанное. Уже и так иные слова придется читать отпечатанными на ваших губах.

Он спохватился, опустил взор, потом взглянул подозрительно,наклонился с посланием к костру, мол, так виднее. Мы в нетерпении смотрели наего бледное измученное лицо. Сперва глаза разгорелись дивным пламенем, это онпризнает ее почерк, на бледных щеках проступил румянец, значит, сердцезастучало чаще, а вот брови поползли наверх, застыли там ненадолго, опустилисьи сдвинулись над переносицей, отчего глаза заблистали странным огнем.

Внезапно он вскрикнул страшным голосом, выпрямился, разомсмертельно побледнев, и… упал навзничь, как подрубленное дерево. Мы с королевойопешили, затем подбежали, подняли и уложили рядом с костром. Королева самапобледнела, смотрит в ужасе, если бы знала о приведении в чувство искусственнымдыханием рот в рот, уже бы присосалась, как пиявка, но сейчас только сложиларуки на груди ковшиком и возвела очи к проплешине синего неба.

— Господи, — пролепетала она. — Не дайумереть этому славному рыцарю, который умеет так чисто и преданно любить! Этотакая редкость среди мужчин…

— Не умрет, — заверил я. — Всего лишь простойобморок! Обычное дело для героев-рыцарей.

— Но он весь бледный и холодный, как мертвец!..Колдовство…

— Сейчас узнаем, — ответил я быстро. — Я втаких колдовствах тоже умелец.

Размокший пергамент едва не расползался на ладони, явсмотрелся в полустертые буковки, прочел, не понял, прочел еще раз:

— «Свадьба была неделю назад. Он взял меня в жены».

Королева, склонившись над рыцарем, повернула ко мне голову:

— Что?.. Что там написано?

— Не понимаю, — ответил я растерянно.

— Но писала моя сестра?

— Гм, скорее невеста этого барона. Правда, бывшая.

— Что… что это значит?

— Здесь написано, что Катарган взял ее в жены. Свадьбауже состоялась.

Королева побледнела, как и Генрих. Мне показалось, чтовот-вот рухнет в обморок.

— Это… невозможно, — прошептала она.

— Да, — согласился я растерянно, — простонемыслимо.

— Этого не могло быть, — повторила она. — Какэто без полугодовой подготовки к свадьбе?

— Хотя бы двухмесячной, — сказал я горько. —мы бы как раз успели!.. Прямо во время венчания за миг до… ключевого момента,когда будет уже нельзя вспять, вырвали бы ее из-под венца! А сейчас… я простоне понимаю… Все как-то кувырком, вверх тормашками, карты спутаны.