В спальне было холодно, кровать не прибрана.Руфь включила электрообогреватель на полную мощность, застелила постель идостала чемодан с масляными красками, кистями и холстом.

Некоторые тюбики засохли, и старая палитрапокрылась пылью. Руфь выбросила испорченные краски в мусорное ведро и осмотрелате, что остались. Для начала их было достаточно.

Она принесла стул и влезла на него, чтобыдостать папку с набросками, которая лежала в шкафу на верхней полке. Разложивих на кровати, Руфь увидела, что некоторые из них совсем неплохи. Она стянула ссебя джемпер и, скрестив на груди руки, долго их разглядывала.

В конце концов она выбрала лучший, это былдалматинец. Она поднесла его к окну, и ее охватило то же чувство отчаяния ипустоты, какое владело ею, когда она делала этот набросок.

Неужели она перестала писать, потому что ейбыло невыносимо больно? Она вспомнила, как ушла тогда на мол и смотрела накамни. Гладкие, омытые соленой водой, всевозможных цветов и узоров, блестящиеот морских брызг. В ушах постоянно звучал крик Йоргена. Так или иначе, писатьона тогда не могла и спрятала на время наброски и шкуру. Потом она думала, чтоне пишет из-за Уве. Что в ее усталости виноват он. Сегодня ей вдруг стало ясно,что дело в ней самой.

Горе. Она научилась подавлять его. То есть онани на минуту не забывала о Йоргене, но старалась не думать о том, как емупришлось умереть. Со временем это перестало терзать ее.

Теперь кто угодно мог говорить о Йоргене, онауже не плакала. Голос больше не выдавал ее чувств. Для нее было делом честинаучиться владеть собой. Интересно, почему она поняла это только теперь?Сегодня. Как будто что-то изменилось.

Вечер в городе получился неожиданным. В машинепо дороге домой вместе с коллегами она делала вид, что спит, чтобы избежатьразговоров.

Она чувствовала себя одновременно счастливой,глупой, и ей было грустно. Она была на седьмом небе от счастья, как будтонеожиданно получила дорогой подарок. Конечно, она глупая — а что еще он могподумать о ней? В прошлый раз она украла эту несчастную юбку, а вчера позволилаему целовать себя после того, как сказала, что замужем.

Но какое счастье, что это все-таки было! Руфихотелось сохранить это чувство. Если Турид начнет дразнить ее или намекнет Уве,что не так это было невинно, она расскажет все как есть. Уве скорее любогодругого должен понять ее. Но уверенности в этом у нее не было.

Горм! Руфь вдруг обнаружила, что стоит посредикомнаты и улыбается. Далматинец! Она верила, что в этом наброске что-то есть. Ихотя она почти не спала, ее переполняла жажда деятельности.

Шкура далматинца лежала свернутая в платяномшкафу. Она достала ее и развернула на кровати. Какая красивая! Руфь погладилаее обеими руками. Но, чувствуя под пальцами мягкую шерсть, она думала не оЙоргене. И не о Майкле. А о Горме.

Она узнала его, как только вошла в калитку. Онстоял на крыльце веранды в белой рубашке, с длинными вьющимися волосами. Онаположила руки ему на бедра, опустилась вместе с ним на край кровати, закрылаглаза и почувствовала на своих губах его губы. Кончиками пальцев он ласкал еешею.

Тур забрался на стул, но она даже не заметилаэтого. В конце концов он упал, ушибся о кровать и заплакал. Она села рядом сним и нежно подула ему в лицо. Это была игра, против которой он редко могустоять. Сначала он перестал плакать, потом замер, наслаждаясь ее дыханием, иего ресницы задрожали. Она поняла, что победила.

Они пошли на кухню, и она приготовила имзавтрак. Бутерброды с паштетом и сыром. Пока Тур ел и болтал на своем нехитромязыке, Руфь вдруг подумала, что он очень похож на Йоргена. Но он не Йорген. Онее счастливый билет — безупречное существо, которое она родила. Но он также сынУве. Его трофей и гордость.

После завтрака она перенесла кисти и краски вгостиную. Там было больше места и света. Потом она помогла Туру построить мостдля его автомобилей. Он громко разговаривал сам с собой, гудел, как автомобили,и возил свои машины среди кубиков. Пожарная машина никак не могла проехать —путь ей загородил какой-то нелепый грузовик. Подражая Уве, Тур велел грузовику«исчезнуть» и провел пожарную машину почти вплотную к нему.

Руфь натянула холст на подрамник. Он оказалсяслишком велик. Такой формат все задавит, подумала она. И, тем не менее,приготовилась писать. В конце концов, все это только вопрос ремесла. Майклнаучил ее быть точной.

Представив себе картину в цвете, она обрелауверенность. Словно ей предстояло сдать экзамен на мастерство. Горм был рядом,но не мешал ей писать, и это пьянило ее. Она позволила ему беспрепятственноприкасаться к ее коже. Чувствовала его руки. Она не заметила, как прошел час.

Что он вчера сказал? Что она должна быть сним? Неужели это серьезно? Или это были только слова? Может, нужно взять Тура иуехать к нему? «Вот я и приехала», — сказала бы она. Как бы он, интересно, кэтому отнесся?

Нет. Она знала из газет, что после смерти отцаон возглавил фирму. Подобные люди всем девушкам говорят такие слова и забываюто них на другой день. Он наверняка привык получать все, что пожелает.

И снова она пережила то мгновение: онитанцевали, он снял очки, положил их в нагрудный карман и прижал ее к себе. Руфьзакружилась по гостиной, и Тур смеялся, потому что маме так весело. Онакружилась, а он благодарил ее своим •погасим смехом. У Горма такие сильныеруки, они прижимали ее к его крепкому телу так страстно, что у нее перехватилодыхание.

Руфь достала из шкафа свое красное платье ипонюхала его. Он обнимал ее. И платье еще хранило его слабый запах. Он напомнилей о бабушке. Но это было совершенно другое. Что-то незаслуженное. Тайныйподарок судьбы.

Вечером, уложив Тура, Руфь открыла бутылкувина и снова подошла к мольберту.

Было светло, и все-таки она придвинула поближеторшер, стоявший в углу рядом с диваном. От его света на потолок и стены леглимолочно-голубые тени. Это ей было ни к чему. Но изменить что-либо было не в еесилах.

Правда, можно затемнить грунт, но это вряд липоможет. Картина исчезнет, или у нее пропадет желание работать. Она начнетдумать о том, что Горм не имел в виду ничего серьезного, и перестанет ощущатьего всей кожей.

Руфь выдавила на палитру цинковые белила рядомс черной и розовой красками.

За вечер на холсте вырисовался мотив, неимевший за собой никакого заднего плана. Руфь не замечала, как идет время.Далматинец летел на нее, вытянув вперед передние лапы. Большая пасть с грознымизубами улыбалась ей с холста. Где он был? В воздухе или на земле?

Руфь схватила тюбик синей, шлепнула на палитрурядом с белилами побольше краски. И двинулась на встречу с далматинцем.

Он пришел к ней ночью. Теплый, большой зверь.Она целиком спряталась под ним. Золотисто - белым, мягким и тугим, с чернымитенями по всему телу.