— Пожалуйста, поверь мне, умоляю. Мне безразлично, чей у тебя ребенок в животе. Как я и говорил раньше, он в любом случае мой. — Тим слегка встряхивает меня, схватив не больно за предплечья. — Мой, понимаешь?

Он принимается убирать влажные пряди с моего лица, шеи.

— Давай уедем вместе, Элла. Давай, любимая! Я всё предусмотрел. Думаешь, почему я здесь. Потому что оставил вместо себя надежного человека. Клянусь чем захочешь, я понял свои ошибки и больше их не допущу.

Слушаю его, как завороженная. Сердце в груди подпрыгивает на каждое слово бывшего мужа, а мозг приказывает с решением не торопиться. Отвлекают женские голоса, произносящие мое имя единодушно. Я оборачиваюсь к берегу, и в глаза тут же бросается атлетическая фигура Игната. Он стоит напряженный у самой воды, расставив ноги. Я вижу отсюда, как полыхают его глаза, как свирепо подрагивают губы.

Краем уха слышу нетрезвый хохот Алины:

— А мы не пропускали твоего жениха, пока он венок не выберет! Мы сказали, что ты здесь! — икает она и рукой указывает на нас с Тимом.

Я отталкиваюсь от Тимура машинально и опускаю взгляд на руку Игната. Он сжимает в ладони край моего венка. Моего.

— У нас совпадение, ребят! — кричат на берегу.

Поздравляют, устраивают какой-то цирк, скандируют глупые частушки. Плыву быстро, но вода как будто не заканчивается. Оказавшись на суше, я прошу Алину успокоиться. Но она не слышит, и вместе с подружками едва ли не начинает вести хоровод вокруг нас с Игнатом.

— Что, венков больше не осталось? — рявкает глухо Тимур.

Девочки мгновенно замолкают и расходятся. У меня перед глазами словно пелена, пока ищу свои вещи в траве. Кое-как надев платье на мокрое тело, я убегаю прочь. Неужели я нашла уголок, где наконец-то чувствую себя в своей тарелке, чтобы потерять это? Как несправедливо.

Я настоящая трусиха, раз удираю отсюда. Запираюсь дома, пока на улицах деревни продолжается веселье. Настасья Павловна еще ни о чем не подозревает. Она возненавидит меня, когда узнает о том, что было. А ей расскажут, и совсем скоро. Ссылаюсь на плохое самочувствие, когда зовут обратно присоединиться к празднику. К счастью, меня никто не трогает. Ночью я не могу уснуть. Верчусь, переворачиваюсь с боку на бок. Сердце по-прежнему мечется в груди, словно я все еще там, у реки. К утру я, конечно, разбитая. Отражение в зеркале совершенно не радует. Еще и тошнит просто ужасно!

Приняв душ и собравшись, отправляюсь в дом Настасьи с мыслями, что уже приблизительно через три дня придет результат ДНК-теста. И тогда, возможно, все станет намного легче, проще. А вообще, если честно, хочется сложить вещи в чемодан и вернуться в Москву. Да, там мне определенно теперь будет одиноко, но… я не выдержу презрения мамы Игната.

— Доброе утро, — робко говорю я, входя на кухню.

Место, где Настасья Павловна, любит обитать больше всего. Здесь остались следы вчерашнего праздника. Первым делом я открываю все окна настежь, чтобы проветрить помещение. Женщина не оборачивается, хотя мое присутствие очевидно. Она вообще очень медленно протирает посуду, что для нее не характерно. Настасья очень быстрый и активный человек. Я правда впервые вижу ее такой, не в духе.

У меня леденеет кровь в жилах. Не знаю, что сейчас будет. Боюсь услышать от нее хоть слово, и одновременно мне жизненно необходимо, чтобы она поговорила со мной. Чтобы рассказала о своих мыслях. Я перебираю дрожащие пальцы, поджимаю не слушающиеся губы. Как же сложно открыть рот в такой момент. Едва решаюсь.

— Настасья Павловна?

Спина женщины вздрагивает, но она занимается посудой, как и раньше. Попыток посмотреть на меня не делает.

— Здравствуйте.

Когда я подхожу ближе и беру еще одно полотенце с верхней полки, мама Игната начинает разговор не с приветствий, а с новостей.

— Я позвонила дяде Мише, — вяло произносит она, глядя на тарелку в руках, которую трет уже несколько минут. — Сказала, чтобы не задерживался в столице, а приезжал поскорее.

Я замираю и стою остолбеневшая перед ней.

— Не подумала бы, что Тимур на такую подлость способен, — апатично говорит она.

Я цепенею, становится трудно дышать. Впрочем, я ведь так и полагала, что вскоре Настасье обо всем станет известно. Но наивно надеялась, что в запасе у меня будет больше слов…

— Вы… разговаривали с Игнатом?

Она грустно фыркает.

— Ты что, моего сына не знаешь?.. Из него лишнего слова не вытянешь.

Спустя полминуты молчания Настасья отворачивается к окну, положив медленно тарелку с полотенцем на обеденный стол.

— Я удивлялась раньше, с чего это Игнат тебя так неожиданно, без предупреждения привез. Да еще откуда… Из Москвы! Кто же из столицы добровольно в деревню переезжает, — рассуждает она. — Мне теперь, конечно, всё понятно, я же не дура.

Я сглатываю, плотно закрываю глаза.

— Вы вправе меня выгнать.

Настасья Павловна заметно нервничает, принимается резко ходить по кухне, как бы возиться с оставшейся едой.

— За что мне тебя выгонять? — выдыхает она, как и прежде не глядя мне в лицо. Но вдруг останавливается и, обернувшись, вглядывается в мои глаза. Я теряюсь и почему-то сразу их прячу за ресницами. Чувствую себя плохой, виноватой.

— Ты его любишь?

Я в смятении. Не знаю, что ответить. И даже не в курсе, какой именно информацией владеет мама Игната. Может, она ни сном, ни духом, что мы с Тимом были женаты. Возможно, если я скажу ей об этом, то все испорчу еще больше.

— Настасья Павловна…

— Нет, — неожиданно отрезает собеседница. — Давай, пожалуйста, не юли. Прямо ответь, кого любишь: Тимура или моего сына?

Тамерлан (Тимур)

Ходя по дому, который я снял, Игнат, похоже, выискивает что-то. Увидев за шкафом чемодан, он хватает его и начинает бросать внутрь все мои вещи. Я, опустив руки в карманы, слежу за импульсивными и несдержанными движениями Аскарова. Не говоря ни слова, он ворвался сюда и, как я понимаю, собирается прогнать из деревни.

— Угомонись, пожалуйста.

Да, я спокоен. Пока мне кажется, что я не взорвусь. Не могу, не должен. Игнат заботился об Элле, когда я был занят. У меня такой возможности не было или я не замечал, что ей нужно, а Игнат понял, как подарить Элле покой и расслабление.

— Убирайся вон сейчас же!

Ощущение, что Аскаров с каждой секундой злится только сильнее.

— Я тоже ее люблю, и отступать не собираюсь.

Он словно за секунду каменеет, его рука застывает с очередной моей футболкой. Позже, отправив и ее в чемодан, он поворачивается, упирает руки в бока. Идет на меня.

— Что? Что ты сказал? Любишь? Где эта любовь? — горячится он. — Никому она не видна, твоя херовая любовь!