В дверях появилась сонная Кейт и, переведя взгляд с Холли надядю, радостно улыбнулась:

– Привет, дядя Джейми.

Священник встал и, раскинув руки, нежно ответил:

– Здравствуй, Мэри Кейт!

Кейт бросилась в знакомые объятия.

В теплое июньское утро Кейт, находившаяся уже на четвертоммесяце беременности, спешила на работу. Оказавшись под декоративнымитемно-красными маркизами витрин «Донована», она вдруг поймала в стеклесобственное отражение и с мрачным интересом принялась на ходу изучать свойразительно изменившийся силуэт. Голова опущена, плечи сгорблены словно ейприходилось прокладывать дорогу через спешившую на обед толпу. Волосыпревратились в массу непокорных локонов, стянутых в хвост, потому что такменьше возни... и живот уже был заметен. Сын Митчела Уайатта объявлял о своемприсутствии.

И словно всего этого было недостаточно – обнаружилось чтостекло, очевидно, давненько не мыли.

Она открыла тяжелую, обитую медью дубовую дверь, поискалавзглядом метрдотеля, оценила общую обстановку и встревоженно посмотрела начасы. Одиннадцать пятнадцать. Четверть часа до того, как ресторан открывался наленч. К этому времени столы давно должны быть накрыты белоснежными скатертями,на которых возвышались сверкающий хрусталь, фарфоровые блюда с золотой буквой«Д» в центре и изящные медные лампы. Проходя по залу в комнату для отдыха, Кейтнасчитала десять столиков, которые еще не были накрыты, и заметила, что цветнойтемно-красный ковер не позаботились пропылесосить.

Вестибюль был отделен от столовой резной перегородкойкрасного дерева с панелями-витражами. Он занимал весь правый угол здания.Прикрытые жалюзи окна, по переднему фасаду и боковой стороне, выходили наулицу. Днем жалюзи оставляли открытыми, чтобы посетители могли любоватьсяуличными сценами. Когда же темнело, жалюзи закрывали, и ресторан превращался вуютное убежище, где рядом с небольшой танцевальной площадкой играл джазовыйквартет.

Остальные две стены были заняты баром, стойкой в форме буквы«L», точной копией старой стойки, с темно-зелеными мраморными столешницами,медными подставками для ног и деревянным резным балдахином над табуретами,обтянутыми темно-красной кожей.

Косоугольного зеркала на двух задних стенках было почти невидно за ярусами хрустальных бокалов и знаменитой коллекцией спиртного,собранной со всего мира.

Прежний ирландский паб юности Кейт занимал примерно половинуплощади нынешнего вестибюля. Обычно при виде помещения ее охватила ностальгия.Сейчас же она не испытала ничего, кроме раздражения, особенно когда узрелаФрэнко О'Халлорана, бегавшего с одного конца стойки на другой и расставлявшегоблюдца с орехами и вазы с фруктами. Обычно по будням бар обслуживали двабармена. По вече рам с понедельника по среду их количество увеличивалось дотрех, а с четверга по субботу – до четырех.

– Привет, Фрэнк, – окликнула Кейт лысеющего бармена, которыйпроработал в ресторане двадцать лет. – Кто сегодня в паре с тобой?

– Джимми, – безразлично буркнул он.

– Я думала, Джимми работает в вечернюю смену.

– Он поменялся с Питом Феллоузом.

– В таком случае, где же Джимми?

– Не знаю, Мэри Кейт.

Распределение по сменам было обязанностью Луиса Келларда,как управляющего рестораном.

– Полагаю, Луис позаботится прислать тебе помощника, –бросила Кейт, поворачиваясь, чтобы уйти.

– Мэри Кейт, мне нужно кое-что тебе сказать.

Кейт снова повернулась. От его тона ей вдруг стало не посебе.

– Что? – тихо спросила она, подходя к нему.

У бедняги на лбу от усилий даже пот выступил.

– Я увольняюсь.

Кейт тихо охнула при мысли о том, что еще одно знакомое лицонавсегда исчезнет из ее жизни.

– Ты заболел, Фрэнк?

Бармен вскинул голову и посмотрел ей прямо в глаза:

– Болен. Меня тошнит каждый раз, когда вижу, как это место скаждым днем все больше приходит в запустение. Я столько лет гордился тем, чтоработал у Донована. Стоит посетителю прийти сюда несколько раз, как я стараюсьзапомнить его имя, и какую выпивку он предпочитает. Твой па, упокой, Господи,его душу, был точно таким же во всем, что касалось его постоянных клиентов.

– Знаю, – прошептала Кейт, сжимаясь от завуалированногонамека на ее некомпетентность.

– «Донован» всегда был особым местом. Даже когда твой парешил сделать его рестораном высшего класса, все равно сумел сохранить уют и тепло.Придал свой, только ему присущий стиль, и именно это влекло сюда людей. Хочубыть честным с тобой, Мэри Кейт, и высказать все, что думают те, кто проработалздесь несколько лет. У тебя нет отцовского таланта. Мы думали иначе, нооказалось, что ошиблись.

Кейт изо всех сил старалась не разрыдаться.

– Я провожу здесь не меньше времени, чем когда-то отец, –возразила она.

– Да. Вот только душу не вкладываешь. Если бы твой отецувидел меня одного за стойкой! Уж он не стал бы пожимать плечами и отсылатьменя к Луису! Из кожи вон вылез бы, но прислал бы мне помощника, а заоднопоинтересовался бы, почему Луис с самого начала об этом не позаботился!

Несмотря на все старания, слезы обожгли глаза Кейт, угрожаяперелиться через край, и она, поспешно отвернувшись, направилась в обеденныйзал.

– Скажи Марджори, чтобы при увольнении выдала тебе жалованьеза два месяца вперед, – пробормотала она, имея в виду доверенного бухгалтера,работавшую на отца более десяти лет.

– Это ты ей скажи, Мэри Кейт Донован! – злобно заоралирландец потрясенной девушке. – Это твоя работа. Ты – босс! Не я и не Марджори!

Кейт молча кивнула, пытаясь дышать ровно и медленно, чтобыне пришлось бежать в ванную и там корчиться в приступе рвоты.

– И еще одно! – продолжал кричать Фрэнк. – Почему тыпозволяешь мне разговаривать в таком тоне? Твой па никогда бы такого неспустил.

– Иди к дьяволу, – прошептала Кейт.

– Я еще не закончил! – настаивал он.

Кейт, сжав кулаки, повернулась и увидела, что он, красный отгнева, перегнулся через стойку.

– Что стряслось с твоими глазами, если ты не замечаешь, чтолимоны и лаймы, которые я ставлю на стол, несвежие? Почему не мчишься на кухню,чтобы допытаться, кто и какого черта позволяет компании поставлять нам такоедерьмо?