это работа нашего Самого Главного и Мити, не приходилось сомневаться. Саня и тогда промолчал. Вообще он вел себя в этой смешной истории сдержанно, умно, как бы отстраняясь от всего, не замечал ни кокетливых ужимок маленькой влюбленной (а вслед за нею начал обращать внимание на парня действительно весь ансамбль), ни подначек приятелей. А сегодня Саня неожиданно взорвался. Причиной были наш глупый смех, выпитое вино и предыдущий разговор, который выбил его из колеи.

— Все вы дураки! — крикнул он, а мы расхохотались еще больше: как по-детски прозвучало это «все вы дураки». Нас ли пронять такими словами! А Саню понесло: — Подумаешь — один отъел морду, другой отпустил усы, третий отрастил бороду, и воображают себя умнее всех…

Выпад насчет усов меня лично нисколько не задел, но бородач Алик и здоровяк Самый Главный помрачнели. А Саня продолжал извергаться:

— Воображают о себе черт знает что! — кричал он. — Гроссмейстеры! Лауреаты! Начальники! Тьфу! Посмотрели бы лучше на своих жен… Одна — корова, другая — ненормальная, а на третью глянуть противно…

Тут и я скис. Парень начал говорить гадости. Один Митя продолжал веселиться: «Гы-гы-гы!»

— Замолчи, идиот! — крикнул ему Саня. — Ишак на пяти ногах!

Молчание стало полным. Я ждал, что Митя скажет: «А я тебе сейчас как врежу, так и лапки врозь», но он только сопел в унисон костру и, по-видимому, собирался с мыслями.

Парень был в истерике. Мне знакомо это странное состояние, когда со дна души вдруг почти беспричинно взбалтывается всякая муть и не можешь остановиться. Мир представляется искаженным, а мысль мечется отчаянным сердцебиением. И, главное, — реакция вышла из-под контроля, все пошло враскрутку, вразнос, не можешь остановиться, даже когда начинаешь понимать, что минуту спустя будешь сожалеть обо всем этом.

— Тьфу! — повторил Саня. — Да вас, дураков, распоследний хромой шаромыжник может облапошить!..

— Молчать! — гаркнул я. Его можно было выбить из этого состояния только так, но момент, очевидно, был упущен.

— Как же, испугался! — сказал Саня. — Лучше вспомните: «Выпьем за Первый Украинский фронт, старик!..» — Следует отдать парню должное — он точно скопировал мою интонацию. — А хромой отвечает: «А теперь за танковые войска…» Смех!

— Это почему же? — спросил я отнюдь не дружественно, подумывая между прочим: а не врезать ли ему в самом деле, а потом будь что будет?

Здесь нужно сказать, что в ту же поездку мы познакомились с одноногим инвалидом — бывшим танкистом. Он подсел к нашему столику в «Рваных парусах» (так окрестила общественность заведение на берегу моря у рыбацкого причала), а потом пришел в номер и приходил еще не раз, когда мы возвращались вечерами с работы. Мужик был шустрый, заводной, всегда, правда, без денег, но там, где пятеро, и для шестого место найдется. Ногу ему оторвало в начале сорок третьего на Северном Кавказе, когда немецкий бронебойный снаряд попал в танк. Культя была неудобной, короткой, и он почти не пользовался протезом, ходил на костылях. Это мы узнали в первый же вечер и прониклись к человеку сочувствием. Конечно, мужик был выпивоха и забулдыга, изрядно опустился, у трезвого у него всегда в глазах читалась искательность и готовность убраться, но какое имеет право судить калеку-фронтовика этот сопляк Саня?

— Так почему же — смешно? — повторил я.

— А потому что никакой он не танкист. Ясно, дурачье? Ему ногу еще до войны вагонеткой в порту отдавило. Пацанами катались на вагонетках по причалу — и попал под колеса. А сейчас ходит на костылях и фрайеров накалывает…

— Откуда ты знаешь? — спросил Алик.

— Коридорная в гостинице сказала.

— Значит, врет, клевещет на человека.

— Ха-ха-ха! — развеселился Саня. — Она с ним с детства в одном дворе живет. Адрес давала. Если не верите, говорит, можете прийти…

— Откуда же ордена? — спросил Самый Главный.

А ведь верно, на пиджаке у нашего приятеля была однажды скромная планка — орденских ленточек в ней я, правда, не заметил, но фронтовые медали значились.

— Ха! — сказал Саня. — Этих ленточек навалом в военторге. Можешь и ты купить. А в Ростове на базаре и ордена продают. Сам видел.

У парня на все был готов ответ, и от этого он все меньше мне нравился.

— И давно ты об этом знаешь?

— С первого дня. Коридорная мне сразу сказала: гоните, говорит, этого шаромыжника…

— А ты промолчал?

— Нет, я должен был прибежать на полусогнутых и доложить!.. Вы же привыкли, что Саня всегда на подхвате! Они кровь пьют, раззвонили о лилипутке так, что на улице не покажись, а я должен докладывать…

Крепкий, должно быть, у парня характер. Чего доброго, далеко пойдет. Это надо уметь — не сказать ни слова, виду не подать, в одиночестве, молча наслаждаться тем, что люди, которые посмеиваются над тобой, сами ведут себя как дураки и даже не подозревают об этом. Может, в этом действительно есть какое-то утонченное или извращенное удовольствие? Но кто мог ждать чего-нибудь подобного от милого мальчика Сани!

— А зачем сейчас сказал? — спросил Алик.

Пустой вопрос! Мало ли может быть объяснений. Не выдержал, разозлился, захотел взять реванш. Наконец, простейшее: сдали тормоза.

— Пошли вы все к черту! — Саня поднялся и скрылся в темноте.

С минуту мы посидели молча (неожиданный пассаж получился), а потом каждый полез в свой спальный мешок.

Проснулись рано, когда небо только начало по-осеннему сдержанно, без пышности и многоцветья светлеть. Автобусик, как я и ожидал, завелся сразу: ему тоже захотелось на бойкую дорогу и в теплый гараж.

Костер погас, но мы тщательно залили угли. Можно было ехать, однако Алик сказал:

— Постойте.

Он взял лопату и чуть в сторонке начал рыть яму. Потом мы сгребли туда оставшийся после ночевки мусор — все эти склянки, банки, бутылки — и снова засыпали землей. Пусть все будет как было. Усерднее всех этим занимался Саня. Он даже притоптал землю башмаками.

ПОИСКИ И НАХОДКИ

Не помню уже, как долго ковырялся я в земле древнего городища. Мне хотелось найти ручку от амфоры с клеймом гончара. Множество таких ручек я видел в похожем на сарай хранилище Керченского музея. Парень, который показывал их, говорил, что в Керчи собрана самая богатая коллекция клейм греческих гончаров. Мелкими, широкими, угловатыми эллинскими буквами на обожженной затем глине были написаны непонятные, но, как тут же оказывалось, очень простые слова: имя гончара и название города.

К тому времени я успел побывать на местах, где некогда были Илурат, Мермекий, Пантикапей, Херсонес, Сугдея, Прекрасная Гавань и другие славные города. Не раз слушал я споры о таврах, антах, скифах, листригонах, генуэзцах и венецианцах, готах, о происхождении караимов