<…>

Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,

какое б новое сраженье ни покачнуло шар земной,

я все равно паду на той, на той единственной Гражданской,

и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.

(Окуджава: 135)

(В скобках отметим два момента: во-первых, склонившиеся над павшим лирическим героем комиссары могут скорбно преклонять пыльные шлемы перед соратником, но могут и безмолвно и не обнажая голов рассматривать поверженного врага; во-вторых, эту песню перевел на английский язык не лишенный поэтического вкуса и не чуждый обоснованных претензий к советской власти Набоков. См.: Nabokov 2008.)

Из апологии революционной войны следует, согласно логике СПС, оправдание войн второй половины XX века. В третьем комментируемом стихе перечисляются три случая такого военного вмешательства СССР во внутренние дела других стран. Речь идет о жестоком подавлении в октябре – ноябре 1956 г. советской армией восстания против марионеточного просоветского режима народной республики в Венгрии; об аналогичных действиях войск стран Варшавского договора в августе 1968 года, положивших конец реформам Пражской весны (так называли попытку руководства Чехословакии построить «социализм с человеческим лицом»); и наконец, о вводе советских войск в Афганистан с «целью оказания братской помощи» в декабре 1979 г. Подробнее см. с. 380–381. Душманами (dušman, дари – враг, неприятель) советские военнослужащие и афганские власти именовали тех местных солдат и партизан, которые им противостояли. Это наименование нашло широкое отражение в так называемом песенном фольклоре «афганцев» (то есть солдат и офицеров, которым выпало служить в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане).

В четвертом комментируемом стихе К. стилизует стих из бодряческих комсомольских виршей. И. С. Скоропанова полагает, что в данном случае К. отсылает читателя к песне «До свиданья, города и хаты» [155] (1941, муз. М. Блантера, сл. М. Исаковского) (Скоропанова: 365)[68]. Приведем здесь два ее первых куплета:

До свиданья, города и хаты,

Нас дорога дальняя зовет.

Молодые, смелые ребята

На заре уходим мы в поход.

На заре, девчата, выходите

Комсомольский провожать отряд.

Вы без нас, девчата, не грустите, —

Мы придем с победою назад.

(Русские советские песни: 94)

Рискнем предположить, что на заднем плане здесь явственно различима известная фольклорная армейская песня [156], описывающая прямо противоположную ситуацию – демобилизацию:

Покидают чужие края

Дембеля, дембеля, дембеля,

И куда не взгляни —

В эти майские дни,

Всюду пьяные ходят они.

До свиданья, родной КПП,

Не сидеть больше нам на губе.

До свиданья, кусок,

Мой окончился срок,

До вокзала теперь марш-бросок.

(Поэзия в казармах: 112)

Этот текст зафиксирован в конце 1970-х гг., он построен на пародическом перепеве песни «Васильки» [157] (муз. П. Аедоницкого, сл. Я. Халецкого).

201

Над Калугой, Рязанью, Казанью, / по-над баней – сиянье знамен!

Перечисляемые в первом стихе города в совокупности составляют образ провинциальной, не столичной России. В калужской школе в феврале 1952–1953 гг. учителем русского языка и литературы служил Окуджава; в рязанской школе с августа 1957 г. учителем физики и астрономии – Солженицын. В Казани прошло детство В. Аксенова.

Бани, упоминаемые во втором комментируемом стихе, городское население Советского Союза в описываемую в IV гл. эпоху посещало поголовно. Подробнее см. с. 79–84. Ср. также стих о «кровавой бане» в «Лирической интермедии», с. 351.

«Сиянье знамен» – мотивированный скорее фонетически, чем логически, троп, ср., впрочем, то же сочетание в ст-нии Дмитрия Гулиа «О Ленине» (1954): «Нам партию Ленин оставил родную – / Все ярче сиянье знамен» (Гулиа: 138). О мотиве знамени в СПС см. с. 195–196.

202

Бабушка, отложи ты вязанье, / научи танцевать чарльстон!

Комментируемые стихи отсылают к песне «Бабушка, научи меня танцевать чарльстон» [158] (1961, муз. Л. Подешта, сл. Г. Фере), известной прежде всего в исполнении Тамары Миансаровой:

Бабушка, отложи ты вязанье,

Заведи свой старый граммофон.

И мое ты исполни желанье —

Научи танцевать чарльстон.

Говорю тебе снова и снова,

Повторяю опять и опять.

Для тебя я все делать готова —

Шить, стирать, варить варенье,

Целый день носки вязать

И очки для тебя искать.

Чарльстон меня за это

Научи ты танцевать!

Юная героиня фильма «Иностранка» (1965, реж. А. Серый, К. Жук) танцует чарльстон

Именно с этой песней, цитирующейся К. и в еще не оконченном романе «Генерал и его семья» (Кибиров 2017: 44), как отмечает Н. Лебина, вошел заново в советскую жизнь модный в 1920-е гг. танец чарльстон, актуализированный также в американской и европейской культурах (Лебина 2019: 340). В словарях как неологизм десятилетия даже закрепился глагол «чарльстонить», взятый из поэмы «Братская ГЭС», и это умение стало «не только модным трендом, но и <…> маркером социальной принадлежности» (Там же: 341). Ср., например, в повести Н. Дементьева «Замужество Татьяны Беловой» (1963): «Все они молча и спокойно разглядывали меня. Вдруг от верстака дернулся долговязый юноша… и, по-женски кокетливо подхватив полы халата, чарльстоном, трясясь всем телом, пошел ко мне. <…> И вдруг я поняла: единственное, что мне надо сейчас сделать, – это сразу поставить себя у них. И я тоже сорвалась с места. <…> Танцевала я хорошо, опыт в этом деле у меня был. <…>…я выдавала настоящий чарльстон» (цит. по: Лебина 2019: 341).

203

Че-че-че, ча-ча-ча, Че Гевара / Вновь гитара поет и поет! / Вновь гитара, и вновь Че Гевара!

В первом комментируемом стихе, в котором вновь возникают «иностранные» вкрапления, обыгрывается звуковое сходство воспринимавшегося как имя прозвища кубинского революционера аргентинского происхождения Эрнесто Гевары (1928–1967) – «Че» (от аргентинского междометия «che», используемого в качестве обращения) – с названием еще одного популярного в Советском Союзе в 1960-е гг. танца и стиля – ча-ча-ча. Изобретен этот стиль был в 1950-е гг. кубинским композитором Энрике Хоррином, а сам танец наряду с финским танцем летка-енка и «американо-канадским хали-гали» был «рекомендован для исполнения в публичных местах» (Лебина 2019: 339), т. е. считался приемлемым советскими блюстителями нравственности и морали. Подсвечивает эту издевательскую звуковую игру неприличный детский фольклорный стишок, начинающийся двустишием «Обезьяна Чи-чи-чи / Продавала кирпичи».

Антивоенная демонстрация в Чикаго. 10 августа 1968 г.

Девочку – выпускницу школы, танцующую ча-ча-ча на Красной площади, изображает в поэме «Братская ГЭС», внимательно читавшейся К. в детстве (см. с. 256), Евтушенко. Упоминается в этом