Поет Майя Кристалинская. Фото

В третьем стихе упоминается певица Майя Владимировна Кристалинская (1932–1985), пользовавшаяся в годы оттепели большой популярностью (например, в 1966 г. после опросов телезрителей ее признали лучшей эстрадной певицей года). Между прочим, именно Кристалинская была главной исполнительницей песни «Журавленок», о которой К. в интервью говорит как о своей любимой песне детства (см. с. 253). Под «светлым напевом» в комментируемом стихе, вероятно, подразумевается не какая-то конкретная песня Кристалинской, а отличавшая певицу особая манера, чаще всего описываемая критиками как «задушевная» (ср.: Дмитриев: 199; Баранова: 109; Нифонтова: 14 и др.).

В четвертом комментируемом стихе К. показывает, что, несмотря на разоблачение «культа личности» Сталина в годы оттепели, основные столпы сталинской мифологии в это время устояли: автор СПС подразумевает один из самых главных и самых лживых фильмов позднесталинской эпохи – музыкальную комедию «Кубанские казаки» (1949, реж. И. Пырьев). Ср. в одном из интервью К.: «…что чувствовал мой отец при просмотре „Кубанских казаков“, я до сих пор понимаю с трудом. Я ему говорю: „Ты же сам из станицы, ты ж мне рассказывал, в каком кошмаре вы жили, так почему же тебе этот фильм не кажется оскорбительным?“» (Кибиров 2008а). Традиции этого фильма были подхвачены, например, в кинокомедии «Стряпуха» (1966, реж. Э. Кеосаян; фильм поставлен по пьесе А. Сафронова) с участием молодого Высоцкого. Действие «Стряпухи» разворачивается в кубанском колхозе. «Сладко дремлет» сад в ст-нии Тютчева «Как сладко дремлет сад темно-зеленый…», но более важным претекстом представляются нам финальные строфы ст-ния Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» (которое благодаря композитору Елизавете Шашиной стало популярным романсом): «Но не тем холодным сном могилы… / Я б желал навеки так заснуть, / <…> // Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, / Про любовь мне сладкий голос пел». Ср. с. 210.

199

Гнусных идолов сталинских скинем, / кровь и прах с наших ног отряхнем. / Только о комсомольской богине / спой мне – ах, это, брат, о другом

Первый стих этой строфы отсылает читателя к недолгой, но интенсивной кампании десталинизации, развернувшейся после XXII съезда КПСС (1961), когда труп диктатора был символически вынесен из Мавзолея на Красной площади (ср. с. 327), города и прочие объекты, названные в честь Сталина, переименованы, а памятники ему – демонтированы. Эмблематическая картина низвержения коммунистического кумира была дана в песне Галича «Ночной разговор в вагоне-ресторане» [153], вошедшей в поэму «Размышления о бегунах на длинные дистанции» (другое название – «Поэма о Сталине», 1966–1969):

А случилось дело так:

Как-то ночью странною

Заявился к нам в барак

«Кум» со всей охраною.

Я подумал, что конец,

Распрощался матерно…

Малосольный огурец

Кум жевал внимательно.

Скажет слово и поест,

Морда вся в апатии…

«Был, – сказал он, – говны[67], съезд

Славной нашей партии.

Про Китай и про Лаос

Говорились прения,

Но особо встал вопрос

Про Отца и Гения».

Кум докушал огурец

И закончил с мукою:

«Оказался наш Отец

Не отцом, а сукою…»

Полный, братцы, ататуй!

Панихида с танцами!

И приказано статуй

За ночь снять на станции.

(Галич: 211–212)

Представление о квазирелигиозном характере советской власти, которое в I гл. поэмы осмыслялось применительно к фигуре Ленина (см. с. 155), обыгрывается в комментируемом фрагменте путем обращения к преданию о крещении Руси Владимиром и сбрасывании в Днепр языческих идолов, комически контаминированного с «Рабочей Марсельезой» П. Лаврова с ее ветхозаветными коннотациями, также неоднократно цитировавшейся К. в I гл.:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног!

Нам враждебны златые кумиры,

Ненавистен нам царский чертог.

(Вольная русская поэзия: 267)

Отряхивание с ног крови и праха – чудовищное нагромождение метафор, силлептическая катахреза, напоминающая пародийные тексты К. Пруткова или сочинения капитана Лебядкина; в данном случае нелепость поэтических выражений вменяется объектам полемики – «мы» здесь включено в состав незакавыченной прямой речи поколения.

К теме низвержения богов присоединяются третий и четвертый комментируемые стихи, также представляющие собой отсылку к уже упомянутой в коммент. к «Вступлению» «Песенке о комсомольской богине» Окуджавы (1958), цитаты из которой еще встретятся в IV гл. далее:

Я смотрю на фотокарточку:

две косички, строгий взгляд,

и мальчишеская курточка,

и друзья кругом стоят.

За окном все дождик тенькает:

там ненастье во дворе.

Но привычно пальцы тонкие

прикоснулись к кобуре.

Вот скоро дом она покинет,

вот скоро вспыхнет гром кругом,

но комсомольская богиня…

Ах, это, братцы, о другом!

На углу у старой булочной,

там, где лето пыль метет,

в синей маечке-футболочке

комсомолочка идет.

А ее коса острижена,

в парикмахерской лежит.

Лишь одно колечко рыжее

на виске ее дрожит.

И никаких богов в помине,

лишь только дела гром кругом,

но комсомольская богиня…

Ах, это, братцы, о другом!

(Окуджава: 150–151)

«Ах» и «но» в предыдущей строфе уже предсказывают обращение к этому тексту. Издевательские цитаты из него присутствуют также в ст-нии К. «Любовь, комсомол и весна» (1988): «Она в кожанке старой, в кумачовой / косынке, но привычно протянулись / девические пальцы к кобуре» (Кибиров 1994: 185). Ср. также в его послании «Л. С. Рубинштейну»: «Ух и добрые мы люди! / Кто ж помянет о былом – / глазки вон тому иуде!.. / Впрочем, это о другом» (Кибиров 1994: 166). Подробнее об Окуджаве и Кибирове см.: Лекманов: 104–109.

Смысл этой филигранно выстроенной строфы, который должен реконструировать читатель: хотя шестидесятники и боролись со сталинизмом, но были готовы умиляться не менее кровавой предшествующей советской эпохе.

200

Все равно мы умрем на гражданской – / трынь да брынь – на гражданской умрем, / на венгерской, на пражской, душманской… / До свиданья, родимый райком!

В первых двух стихах продолжается издевательское цитирование песен Окуджавы, на этот раз финала его «Сентиментального марша» [154] (1957), посвященного Евтушенко и звучащего в фильме «Застава Ильича» (звукоподражанием «трынь да брынь» имитируется звучание гитарного аккорда):

Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,

когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет.

Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая,

а для меня твои тревоги и добрый мир твоих забот.