– Моя работа стоит тысячу долларов, – торопливо ответилхудожник.

– О, деньги не проблема, лишь бы картины были хорошими.

– Вас интересует какой-то конкретный вид, – начал переговорыживописец, – или хотите посмотреть уже готовое?

– Я сейчас приеду, говорите адрес…

Примерно через полчаса я, раскрашенная, словно индеец,вступивший на тропу войны, поднималась в огромном лифте, сделанном, похоже, изкрасного дерева. Представляете, здесь имелись довольно большое зеркало искамеечка, обитая бархатом. До сих пор я видела подобный подъемник только воФранции, в отеле «Негреско», но тамошняя администрация усиленно делает вид, чтона улице девятнадцатый век, в номерах не было телевизоров и холодильников, агорничную нужно вызывать, дергая за шелковый шнур. И несмотря на отсутствиеблаг цивилизации, постояльцы рвутся в «Негреско» толпами.

Антикварный лифт дотащил меня до самой обычной железнойдвери. Она мгновенно распахнулась, и на пороге замаячил довольно полный блондинс лицом больной овцы.

– Это вы за пейзажем? – поинтересовался он, даже непоздоровавшись.

Я кивнула.

– Входите, – разрешил хозяин.

В прихожей он кинул мне две рваные тапки. Пришлось вылезатьиз ботиночек «Гуччи» и засовывать ноги в отвратительно засаленную обувь. Повозвращении домой выброшу колготки.

– Сюда, – велел художник, – по коридору налево.

Я покорно пошла за хозяином. Наконец мы очутились в довольнопросторной комнате, где все было сделано для того, чтобы максимально открытьдоступ дневному свету. На чисто вымытых окнах отсутствовали шторы, а мольбертбыл развернут лицом к льющимся солнечным лучам. Сегодня в Москве был отличныйденек: ясный, на небе ни облачка, вот только холодно.

– Здесь готовые работы, – сообщил Валерий и началдемонстрировать полотна.

Мой первый муж, Костик, был художник, поэтому я осведомлена,какие нравы царят в среде живописцев, и хорошо знаю слова, которые следуетпроизносить, нахваливая полотно. Нестандартная композиция, насыщенные планы,живые краски, особое настроение, рука мастера – все эти изъезженныесловосочетания мигом ожили в мозгу, рот уже открылся, чтобы их озвучить, но тутВалерий повернул лицом ко мне первый пейзаж, и я мигом лишилась дара речи.

Картина производила странное впечатление. Вроде на ней былизображен мирный еловый лес. Немного мрачновато, но вполне нормально. Стоило жепоглядеть на темно-зеленую чашу подольше, как в сердце медленно начиналвползать ужас. Деревья были чудовищны. Изломанные, кривые, жуткие, они рослибез всякого порядка, изгибаясь под невероятными углами. Возле пенька, тожеискореженного, наполовину сожженного, сидел плешивый, явно очень больной,доживающий последние минуты заяц. Шубка животного торчала клоками, длинные ушипоникли, а из глаз уходила душа. Вверху, на полуоблетевшей березе, нахохлилосьнесколько ворон, встрепанных и несчастных. Птички с большим интересомпоглядывали на отходящего в мир иной зайчика. Всем известно, что вороны большиелюбители падали, эти явно ждали, когда на полянке останется бездыханное тельце.Картина была насыщена страшным фиолетово-серо-желтым цветом.

Художник поймал тот редкий момент в сутках, когда солнце,уже соскользнув с небосклона, готовится закатиться за горизонт и в последнемусилии бросает свет на окружающую действительность. Пейзаж был, безусловно,написан очень талантливым человеком. В полотне чувствовалось, как говоряткритики, «присутствие автора». Согласитесь, иногда читаешь книгу, смотришькартину, но ничто не задевает душу. Слова написаны правильные, а рот раздираетзевота, или краски хороши, но полотно напоминает почтовую открытку… В другойраз просто цепенеешь у картины, хотя вроде бы ничего в ней особенного нет… Вчем тут дело? Я не знаю, но пейзаж, представленный мне сейчас, явно создалодаренный человек, но его дарование было со знаком минус. На душе не делалосьсветло и чисто, наоборот, увидев полотно, вы ощущали тревогу и тяжесть. Я бы нехотела иметь подобную вещь дома.

Надо отдать должное Валерию, он был не только талантлив, нои чуток. Отставив пейзаж в сторону, художник улыбнулся:

– Вижу, эта работа не пришлась вам по сердцу, давайтеследующую посмотрим.

Странным образом улыбка сделала лицо хозяина злым, жестким,даже жестоким.

Я вздрогнула и, наклеив на физиономию самую сладкую мину,попыталась изобразить из себя сахар в шоколаде. Но получалось плохо, потому чтоновый пейзаж, показанный художником, заставил меня вздрогнуть. На этот раз былополе, изрытое ямами. По спине побежал холодок, и я невольно передернулась.«Словно кто-то прошел по моей могиле», – говорила в таких случаях бабушка.

– И этот не подходит, – понял Валерий.

Зато, когда он поставил в центр третью картину, я радостнозакричала:

– Беру.

По крайней мере, эта вещь не вызывала судорог. Правда,темный, поросший ряской пруд, по бокам которого росли лопухи, выгляделбезрадостно, но и только.

– Пожалуйста, – ответил Валера.

– А вещь подписана?

– Да, вот в углу, Алтуфьев.

– Надо же, – всплеснула я руками, – вы из тех самых?

– Из каких?

– Из Алтуфьевых. Вашего прадеда звали Борисом? Он погиб вовремя репрессий двадцатых годов?

Валерий кивнул.

– Правильно.

– А прабабушка была из купцов. Дарья Ивановна Васильева?

– И что?

– Да нет, так просто… Дело в том, что меня назвали в еечесть, вот видите…

Я вытащила паспорт. Художник бросил на него взгляд.

– Никак не пойму, к чему вы ведете?

Я начала лихо врать:

– Моя прабабка работала в горничных у Дарьи Ивановны, вместес ней пережила многое и очень плакала, когда хозяйка трагически погибла. Моябабка ходила в гости к Татьяне Борисовне. Знаете, там в доме есть тайный ход, апро сокровище слышали? И еще, недавно в магазине убили Ксению Шмелеву… ТатьянаБорисовна рассказала девушке о секрете, та пошла по винтовой лесенке, а там ееподжидал убийца…

– Что за чушь вы несете! – резко сказал Валерий, но на лбу унего неожиданно выступила испарина, и я обрадовалась.

Значит, попала в цель.

– Кстати, правда, что Ксения ваша бывшая жена?

– Убирайтесь!