Анна Захаровна, женщина необъятных размеров и неиссякаемоговеселья, сидела на застекленной веранде в широком мягком кресле, закутав плечицветастой шалью, и медленно, с чувством раскладывала на столе карты.

– Пасьянсом развлекаетесь? – спросил Зарубин,поднявшись по ступенькам и стоя на пороге открытой двери.

– Гадаю.

Анна Захаровна подняла голову, прищурилась, не торопясьсняла очки и тут же нацепила на нос другие, достав их из дорогого кожаногофутляра.

– А ты чей же будешь? Соседских я всех знаю. Дверь-тозакрывай за собой, а то холод напустишь. Видишь, обогреватель тут у меня.

Голос у нее был мягким и бархатным, словно возраст решилотыграться исключительно на фигуре и лице, оставив в покое все остальное.Услышав этот голос. Зарубин внутренне поморщился. Он готовился к разговору спростецкой бабкой, плохо ориентирующейся в настоящем, зато хорошо помнящейдалекое прошлое, а нарвался, кажется, на юную душой бывшую актрису. Ничем иным,кроме как театральным прошлым, он не мог объяснить этот сохранившийся внеприкосновенности дивный голос. Вот не повезло! Творческая интеллигенция –совсем не Сережин профиль, не умеет он с ними разговаривать.

– Я из милиции, Анна Захаровна. Здравствуйте. Можно мневойти? – вежливо сказал он, прикрывая за собой дверь, но оставаясь стоятьу самого порога.

– Проходи. Какой у милиции к нам интерес? Внуки? Илизятек любимый не на те деньги живет? Ты говори, не стесняйся, я уж давно ковсему готова, газеты читаю, телевизор смотрю.

– И что в телевизоре говорят?

– Говорят, что на честные деньги такой дом, как у нас,не построить. Тебя как зовут?

– Сергеем. Вообще-то я старший лейтенант милицииЗарубин Сергей Кузьмич…

– Батюшки! – ахнула Анна Захаровна. – Ты неКузьмы ли Зарубина сынок?

Деда твоего Федосеем звали?

Зарубин радостно подумал, что, пожалуй, насчет голоса онпоторопился делать выводы, судя по речи, старуха как раз такая, как он себе ипредставлял. И деда его с отцом знала, теперь и разговор легче пойдет. Нет, чтони говори, а везенье у сыщиков тоже иногда случается.

– Почему звали? Его и сейчас еще Федосеем Евграфовичемкличут, – улыбнулся Сергей.

– Неужто жив?

– Жив, – подтвердил он, – и пребывает вполном здравии. А вы, выходит, его знали?

– Ну а как же! Он в нашем театре за декорации отвечал.

– В каком театре?

Насколько Сергей знал, его дед никогда в театре не работал,был токарем на заводе. Неужели сейчас обнаружится ошибка и окажется, чтоникаких общих знакомых у него с Анной Захаровной нет? Обидно! А так хорошо разговорначал выстраиваться… Да к тому же выясняется, что она все-таки из театральных.

Вот не везет так не везет!

– Как это в каком театре? В самодеятельном. Ты фильм«Музыкальная история» смотрел?

– Это где Лемешев играет?

– Вот-вот. Как раз про такой театр. В те времена этомодно было, все увлекались, кто драмы ставил, кто комедии, кто оперы. Твой дедФедосей за декорации отвечал, это я уже сказала, а я Графиню пела в «Пиковойдаме».

Чего смеешься? Это я сейчас такая, а полвека назад за мнойпоклонники толпами бегали. Твой дедуля, между прочим, тоже, – АннаЗахаровна хитро улыбнулась. – Тебе говорили, что ты сегодня – точная копияФедосея в молодости? Такой же маленький был, юркий, живенький. Отца твоего,Кузьму, к нам на спектакли приводил. Федосей очень огорчался, что у него голосанет, тоже петь в спектаклях мечтал, вообще театр он любил, смену на заводеотстоит – и на репетицию бегом. Как помню, ни одной не пропустил. Ведущиеисполнители, бывало, пропускали, а твой дед – ни разу! Даже когда декорации ненужны были, придет, бывало, сядет в зрительном зале и слушает. Знаешь, говорил,Нюрочка, мечта у меня есть, чтобы сын мой Кузьма певцом стал, на оперной сценевыступал, как Шаляпин или Собинов. Как отец-то твой? Стал артистом?

– Не получилось, – рассмеялся Зарубин, – он вдеда пошел, без голоса оказался. Закончил автодорожный институт, сталинженером.

– Это жаль, – вздохнула Анна Захаровна, –красивый был мальчонка, как помню, стал бы артистом – по нему бы все девкисохли. А ты, видно, не в него пошел, в деда, востроносенький, маленький…Впрочем, это я уже сказала. Так с какой печалью ты ко мне пожаловал, СергейКузьмич?

– Вы помните Серафиму Антоновну Фирсову?

– Симу-то? Ну а как же! Столько лет в одном доме жили.А что с ней?

– Умерла.

– Вон оно как… – протянула старуха. – Ну чтож, пора, как говорится, чай, не девочка уже. Она была меня на три года старше,мне восемьдесят пять, стало быть, ей восемьдесят восемь. Ну ладно, Сима умерла,а милиции какой в этом интерес?

– Так она не сама умерла. Ее убили.

Анна Захаровна медленно покачала головой и собрала лежащиена столе карты в колоду.

– Понятно. Допрыгалась Симка. Сто раз ее предупреждала…Все забрали?

– Что – все? – спросил Зарубин, напрягаясь, какохотничий пес. Кажется, не зря он сюда приехал.

– Ну, деньги, побрякушки, что там у нее еще было, я незнаю в точности.

– Да какие деньги, Анна Захаровна, что вы! Она совсемнищая была, еле-еле концы с концами сводила.

– Это с чего же ты такое удумал?

– Так видно ведь. По всему видно. И соседи говорят.

– А ты не верь!

С этими словами Анна Захаровна стукнула кулаком по столу,причем весьма увесисто, даже стекла задрожали. Сила в ней, несмотря на годы,оставалась немалая, да и вес солидный.

– Не верь! – повторила она уже спокойнее. – Малоли что люди говорят. Что они знают-то? Симка богатая была, только жадная добезумия. С молоду над каждой копейкой тряслась, выбирала, что купить подешевле.Если за колбасой шла в магазин, так перед этим целый час высчитывала, сколькограммов нужно купить, на сколько бутербродов, чтобы лишнего, упаси бог, невзять. Ты знаешь, что она родного сына из дома выгнала?

– Знаю, – кивнул Сергей, – мне сказали, чтоиз-за пьянства.

– Ну, это правильно тебе сказали, только не в самомпьянстве дело было, а в том, что сын наследственное богатство тягать начал.Если бы он просто пил, Сима его не тронула бы. Но он к ее деньгам рукупротянул, этого она уже не стерпела.

– Откуда же у нее деньги, Анна Захаровна?

– Так Симка ж из купеческого рода. Как после революцииэкспроприацией запахло, ее отец быстренько всю собственность продал и вювелирные изделия обернул. Спрятал как следует, середнячком прикинулся, горстьпобрякушек большевикам пожертвовал: мол, отдаю все, что есть, на делостроительства светлого будущего. Ему поверили, даже на пост какой-то назначили,заводом управлять. А горсть та была каплей в море, остальное он схоронил иединственной любимой дочке Симочке в наследство передал.