солнца уже начинает разбавлять ночную темень. Ва волочет тележку, а мы с Фогелем шагаем, позади, прикрывая тылы. Мой дружок немного перебрал вечером и с утра поправился баночкой благословенной гнилушки, которая привела его в фиолетовое состояние духа. Стоит признать, чешуйчатый отморозок само совершенство, если нужно с кем-нибудь немного повоевать. В любом состоянии ему необходима только капелька зловонючей амброзии, чтобы быть готовым ко всему. Я гляжу на точки в рассветном небе над нами. Они еле видны в призрачном багровом сиянии.

Чтобы вы понимали, миры, с которых валится мусор — там.

Так сказал Эразмус вчера. Я пытаюсь сфокусироваться, чтобы их увидеть, но ничего не получается. Маленькие искорки дрожат в ознобе, это все, что я могу разглядеть. Огромные миры, на которых живет много людей. Интересно, они больше Долины? Эти маленькие светлячки. Мои владения тянутся перед нами: огромные поля заросшие травой с редкими рощицами, разбросанными от горизонта до горизонта.

— На каком из них твоя ведьма? — спрашиваю я у колдуна мрачно топающего рядом. У него трясется голова с похмелья, и он осоловело смотрит на меня. Совсем отупел, мой красавчик. Всегда знала, что дружба с драконьим пойлом до добра не доведет.

— Да?

— На каком из них твоя ведьма? — повторяю я и показываю на точки в небе.

— А. Отсюда не видно, — ему отчаянно хочется воды. Видон у м’техника так себе, даже бронепластовые мухи стали вялыми. И теперь кружатся почти у его макушки. Количество их сильно уменьшилось, то одна, то другая снижается и падает в траву.

— Плохо тебе? — участливо интересуюсь я. Фогель обреченно кивает.

— Это фекция, — авторитетно заявляет злопамятный дракон, который подслушивает наш разговор. — Не надо было разевать пасть на чужое. Встало поперек горла, чувачок. Есть большая вероятность откинуть копыта.

Мой чешуйчатый увалень мнит себя великим диагностом, и выдает заключения, даже не оборачиваясь. Эразмус по-детски хмурится и бросает грозный взгляд на противника. Драконья спина выражает презрение лучше тысячи слов. Я немного ускоряюсь, и милосердно сдернув с тележки недопитую бутылку вынимаю зубами пробку, предлагаю колдуну подкрепиться. А потом продолжаю расспрашивать.

— Ну а какой он, этот мир, где живет твоя ведьма?

— Она не моя, — мой собеседник делает большой глоток. Потом вынимает из доспехов прозрачную колбаску, половину от которой протягивает мне. На вкус она так себе, пресная и упругая. Разжевать ее трудно, и она липнет к зубам словно замазка. В качестве закуски эта вещица полнейший дрек. Хуже тех продуктов, что мы находим в выброшенном из окон мусоре. Колдун жалуется, что питался этими колбасками целый месяц, пока торчал перед нашими воротами. Его контора предпочитает экономить на питании сотрудников. Как можно жевать замазку целый месяц я не могу себе представить.

— Мы поссорились пять месяцев назад, — продолжает Фогель, — вернее четыре месяца и двадцать один день назад. Теперь она со мной даже не разговаривает.

Вот это уже интересно. Я хмурюсь, двадцать один день! У него глубокая память, либо глубокая рана на сердце. Второе предположение меня совсем не обрадовало. С такой грустью мой милый м’техник произносит это число. Будто сейчас расплачется. Я пытаюсь произнести про себя: «двадцать один» и расплакаться. Ни черта не выходит.

Тележка впереди нас поскрипывает, любопытный дракон внимательно прислушивается. Я забираю бутылку, тоже делаю глоток и морщусь. Все-таки теплое вино, пусть даже и с зеленой этикеткой, совсем не тот компот. Интересно, когда это все закончится? А главное — чем? Долина стелется перед нами, в этих местах мусор уже старый. Его кучи оплыли и почти доедены слизнями. Трава и деревья поменялись с ним местами и теперь не растут между хламом, а наоборот — хлам лежит в траве редкими местами. Теперь в нем вряд ли можно найти что-то интересное. Только ржавые остовы ф’томобилей и то, что не по зубам слизням.

Я вздыхаю, плакали дополнительные припасы к посохам. Если попадем в большую передрягу, придется экономить. Ничего я тут не найду. Миры вверху перемигиваются друг с другом. Не верится, что эти точки такие же, как Старая Земля. Такие же большие, просто до них очень далеко. Хотя, на самом деле мы с Ва никогда об этом не задумывались. Было незачем. На одном из них эта дурацкая Элис, по которой сохнет Фогель. Черт бы ее подрал, эту потаскушку.

— А почему поссорились? — продолжаю выпытывать я, — кстати, можешь называть меня принцесса, если не трудно.

Очередной бесполезный урок хороших манер. До него туго доходит, в этом я уже убедилась. Тем не менее, колдун кивает как фигурка животного на панели ф’томобиля. Такие забавные безделушки мы находим периодически. Практической пользы от них ноль целых ноль десятых, но они же для чего-то нужны? Для чего-то нужны, как и все, что лежит здесь.

Как все мы. Для чего-то нужны. Последнее я повторяю про себя. Для чего-то я нужна Протопадишаху.

— Эли подумала, что я целуюсь с Аникой из зарплатного. Была вечеринка по случаю восьмисотлетия конторы. Все тогда напились

То, что все напились у меня не вызывает никаких сомнений, я автоматически отмечаю восемьсот лет. Нифига себе у них возраст у королевства. Очуметь можно.

— А ты целовался?

Господи, что я несу? На меня охотится косоглазый, Штуковина со дня на день взорвется, окрестные бароны сошли с ума, а я интересуюсь целовался ли милый Эразмус с какой-то дурой Аникой. Владелица Мусорной Долины принцесса Беатрикс пытается разобраться с девками колдуна, которого знает чуть меньше чем никак. Еще поинтересуйся, понравилось ли ему. Глупая Беатрикс..

— Я не помню, много выпил тогда, — откровенничает м’техник. — Совсем ничего не помню, принцесса.

Ага, ничего не помнит. Я начинаю немного злиться, все они мазаны одним миром: взять хотя бы Ва, который как-то, раз притащил из деревни единственный самогонный аппарат барона бом Трасселя и мы были вынуждены вести войну на истощение пару недель. Вонючки из армии моего престарелого женишка шныряли повсюду, доставляя массу неудобств при вылазках в Долину. Мафун тогда надорвался, отпугивая грязных бородачей.

— … Всю ночь скотч, и шесть гамбургеров,

Пара сиг