Грязная матерчатая скатерть, покрытая пятнами жира и еще несколькими темно-коричневыми, подозрительно похожими на кровь, укрывала столешницу целиком.

Всю восточную стену занимали жаровня, рукомойник и полки для посуды. На западной висело большое деревянное распятие, обмотанное золотой лентой. На ленте были вышиты слова молитвы или гимна. Линн прочитала:

В купели огненной Отец крестил наш падший мир,

Века прошли и близок час — грядет Господний пир!

Склонись пред Богом и Отцом, презренный раб греха!

Тебе над бездной вечной плыть и сгинуть навсегда!

Слова напомнили ей гневные строфы из Книги Правды. Видимо на востоке святоши оболванивали людей не менее успешно, чем на западе.

Имелась и четвертая дверь — деревянная, узкая и толстая, как крышка гроба. Линн решила, что она скрывает в какое-то подсобное помещение, вроде чулана.

Линн понаблюдала сначала за хозяином, потом за Киларом и Робинс, с аппетитом поглощающими хлеб, и сама принялась за еду. Ячменные лепешки с укропом и луковыми шкварками показались ей верхом кулинарного искусства. После галет и консервов из армейского запаса Кор-Эйленда, немудреная стряпня Лютера выгляделапросто божественно. Потом подоспело горячее блюдо. Хозяин разложил жареную фасоль в оловянные тарелки, потом достал из корзины с опилками фарфоровый кувшин. Там плескалась чистая родниковая вода.

— Жаль не могу предложить вам ничего кроме воды и хлеба, — извинился Лютер, присаживаясь к столу. — Это бедная земля. Ей почти нечего отдать человеку. Мне приходится больше вкладывать, чем получать. Но Господь благословляет наши труды. Он дает мне пищу и покой — это все, что мне нужно.

— Ты сеешь только ячмень? — спросила Робинс, запихивая в рот огромный кусок хлеба. Крошки просыпались на стол, и она небрежно стряхнула их на пол.

— Ячмень и овес — лошадиный злак. Я пробовал сажать кукурузу, но она не прижилась.

— Так ты явился с востока шесть лет назад и с тех пор безвылазно сидишь в этой дыре? — Линн не могла заставить себя поверить в слова отшельника. Неужели из восточных пределов может явиться кто-то кроме ходоков с их желтыми кошачьими глазами? Если Лютер не врет, значит за гранью турбулентных сдвигов раскинулся целый новый мир. Там есть свои страны и поселения, свои обычаи и законы, свои боги и лжепророки. Чего стоит хваленая цивилизованность, если они не видят ничего дальше своего носа?

— Раньше я ездил в низовья, — охотно рассказывал Лютер. — Дорога проложена через перевал много лет назад. В Поселениях ее называют Дорогой Мертвецов. Раньше по ней ехали сотни паломников, но сейчас она опустела. От братьев мне достались два мула и повозка. Я собирал фрукты, иногда орехи или дикие ягоды. Повозка и сейчас стоит позади дома, но животные… Что б мне вечно гореть в аду! Первый заболел чем-то вроде падучей. У мулов это редко бывает, но иногда все же случается. Мне пришлось забить его мотыгой — слишком мучился, бедняга. А второй... — на лице Лютера отразилось выражение бесконечного горя. Он закатил глаза и сложил руки в молитве.

— Господи милосердный! Одна из этих адских кошек подобралась ночью к дому и загрызла его прямо в стойле. Господи милосердный!

— А как же твой оберег? — Килар поднял взгляд от тарелки. — В следующий раз кошка может забраться прямо к тебе в дом и расправиться с тобой также, как и с несчастным мулом. Тебя это не беспокоит?

Лютер сгорбился и низко опустил голову. Линн показалось, что по его губам пробежала усмешка, но скорее всего это была игра света и тени.

— Оберег стережет меня, но он, увы, бессилен, когда кто-то хочет причинить вред моему имуществу. Господь заповедал легко расставаться с нажитым. Вам понравились лепешки? Кажется, я недостаточно хорошо перемолол муку в этот раз.

— Все было очень вкусно, — заверила его Линн.

Лютер начал собирать со стола посуду и класть ее в жестяной таз возле рукомойника. Доски на полу слегка поскрипывали под его весом.

— Мы можем задержаться здесь на день или два? — спросил Килар.

Линн облокотилась спиной о стену и вытянула ноги под стол. Желудок отяжелел. Все неприятные мысли растворились в облаке сытой неги. Даже раненая рука не беспокоила ее с самого утра. Ей надоела постоянная борьба за выживание. Хотелось расслабиться, насладиться покоем и вкусом хорошей пищи. Килар постоянно дает понять, что их время ограничено. Но здесь он намерен задержаться. Его как будто заклинило.

Она сосредоточилась на хозяине, попыталась угадать, что скрывается за его смиренной личиной. Он действительно опасен для них или просто себе на уме? Лютер смотрел на Килара открыто и дружелюбно, разве что с легкой озабоченностью. Не верилось, что этот человек мог таить в себе какое-то скрытое зло. И все же...

— Ты можешь переночевать у меня, путник, но завтра уходи, — медленно, с расстановкой произнес Лютер. — Я соберу припасы в дорогу и расскажу, как добраться до Поселений. Завтра, с восходом Пальмиры, ты должен уйти. Так будет лучше и для тебя, и для меня. По-моему, ты спешишь, так зачем терять время?

— Откуда тебе знать, что мы куда-то спешим и почему ты говоришь «ты», а не «вы»? — Голос Странника немного просел от напряжения. Тонкий намек в словах Лютера вызывал свежую порцию подозрений. — Мы путешествуем втроем, так почему ты обращаешься персонально ко мне? Кажется, ты намерено оговорился?

— Не нужно серьезно относится к моим словам. — Хозяин попытался улыбнуться, и на этот раз его улыбка выглядела фальшивой. — Конечно вас трое. Но ты все равно уходи и больше никогда не возвращайся.

— Если ты настаиваешь, мы уйдем, — Странник поднялся из-за стола и демонстративно поправил кобуру на бедре. — Это твой дом, твои правила, и мы здесь