документом в присутствии Брежнева зашла речь о Ягодкине. Леонид Ильич, вспоминал Анатолий Черняев, будучи в минорном настроении, сетовал на то, что его не понимают коллеги.

Помощник генсека Андрей Александров-Агентов заметил:

– А что вы хотите, если во главе московской идеологии сидит Ягодкин…

– Мне о нем говорили, – отозвался Брежнев. – Но Гришин, который его не очень раньше жаловал, теперь стал защищать. Это, говорит, когда Ягодкин секретарем парткома МГУ был, тогда вел разговоры, что ему, видите ли, не нравится Брежнев. А в МГК он вроде хороший стал. Нужна мне его любовь!

Тут все и заговорили:

– Как же так, Леонид Ильич? Ведь это же чистый вред партии, когда такой человек ее представляет, да еще перед интеллигенцией. Все от него стонут. А тут он еще двуспальную передовую в «Новом мире» опубликовал – ведь если ее внимательно прочитать, ясно, что она против линии ХХIV съезда в области культуры. И Ленина там нагло переврал. Немыслимо такого человека и после ХХV съезда оставлять…

Брежнев слушал, слушал, оглядываясь то на одного, то на другого, и сказал:

– Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным.

Тут приехал первый заместитель заведующего международным отделом ЦК Вадим Валентинович Загладин. Он привез записку о разговоре с одним из руководителей Итальянской компартии.

Тот будто бы сказал Загладину:

– Вы утверждаете, что у вас нет оппозиции. Да у вас внутри партии оппозиция! Вы посмотрите статью Ягодкина в «Новом мире». Разве она совпадает с линией ХХIV съезда?

За завтраком Александров-Агентов сказал Загладину:

– Вадим, сейчас самый момент. Положите перед Леонидом Ильичем записку.

Загладин встал, подошел к Брежневу, объяснил, с чем приехал, и попросил прочитать. Брежнев читал долго и внимательно.

Положил записку в карман и, обернувшись к Загладину, сказал:

– Мы тут уже разговаривали об этом человеке. Приеду в Москву, обязательно поговорю с Гришиным.

Надо понимать, разговор состоялся.

28 декабря 1975 года Черняев присутствовал при беседе своего шефа секретаря ЦК Бориса Пономарева с первым секретарем московского горкома Гришиным.

– Нет, нет, Виктор Васильевич, – говорил Пономарев, – дело не в недоверии. Но, знаете, нехорошо, если был такой разговор, и, несмотря на это, он открывает в Колонном зале важное политическое мероприятие. Вы, конечно, извините, что мы доставляем вам лишнее беспокойство, но лучше, если вечер откроет Греков, второй секретарь.

Пономарев должен был на следующий день выступать в Колонном зале Дома союзов на торжественном вечере, посвященном столетию первого президента ГДР Вильгельма Пика. Открыть вечер было поручено Ягодкину, но неожиданно от его услуг отказались.

Суслов избавился от Ягодкина. Его убрали из горкома, назначили заместителем министра высшего и среднего специального образования по кадрам. Политическая карьера слишком рьяного идеолога закончилась.

Вячеслав Савватеев вспоминал: «Как-то, уже работая в ЦК, я встретил его в поликлинике; он узнал меня, сказал, что в последнее время тяжело болел; с тех пор я его не видел». В 1977 году Ягодкина отправили на пенсию ввиду слабого здоровья.

«Не то, чтобы Суслов был либеральнее Ягодкина, – заметил Наиль Бариевич Биккенин, много лет проработавший в отделе пропаганды ЦК, – но он был умнее и опытнее».

Однажды заместитель главного редактора теоретического журнала партии «Коммунист» Владимир Владимирович Платковский, выступая с лекцией на тему об идеологической борьбе, заявил, что в партии существует ревизионизм.

Поднялся шум.

Первому секретарю Московского горкома партии Виктору Васильевичу Гришину доложили: Платковский опровергает Брежнева. Ведь Генеральный секретарь сказал, что все фракционные течения внутри партии окончательно изжиты…

Дело разбиралось на бюро горкома. Заседание вел сам Гришин.

«Гришин – невысокого роста, узкоплечий, – вспоминал консультант отдела пропаганды ЦК Иван Дмитриевич Лаптев. – Когда сел на председательское место, видно, что сутулый. Голова непропорционально крупная, волосы прилизанные, располагаются прядями, создавая впечатление неопрятности. Нахмурен, как черная туча, просто веет холодом».

Платковскому даже не позволили оправдаться.

Гришин говорил металлическим голосом:

– Кто дал вам право сеять раздор в партии, подрывать авторитет ЦК?

Платковский умоляюще повторял:

– Товарищ Гришин, товариш Гришин…

А тот продолжал:

– Вы хотите сказать, что ленинский Центральный комитет, что Леонид Ильич недостаточно, не глубоко анализируют состояние партии? Что мы переоцениваем ее монолитность?

Заместитель главного редактора «Коммуниста» получил выговор и тут же был отправлен на пенсию.

Демичева сменяет Зимянин

В конце концов Демичева сочли слишком мягким и либеральным для идеологической работы. После смерти Екатерины Алексеевны Фурцевой Брежнев осенью 1974 года переместил Петра Ниловича на пост союзного министра культуры. Причем совершенно неожиданно – его ближайшие подчиненные узнали об этом из сообщения в программе «Время».

Демичев пытался отказаться от назначения. Пришел к Брежневу. Леонид Ильич принял его в присутствии своего охранника и даже не предложил сесть.

Твердо сказал:

– Доводы считаю неубедительными.

Петр Нилович ушел расстроенный. Но лично против Демичева Леонид Ильич ничего не имел, поэтому сохранил за ним кандидатство в Политбюро.

А новым идеологическим секретарем сделали главного редактора «Правды» Михаила Васильевича Зимянина. Правда, первоначально на этот пост намечали другого человека.

Тогдашний председатель Государственного комитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Борис Иванович Стукалин вспоминал, как в марте 1976 года, во время работы ХХV съезда партии, заведующий общим отделом ЦК Константин Устинович Черненко передал ему, что нужно зайти к Суслову.

Михаил Андреевич, как всегда, с непроницаемым лицом произнес:

– Мы будем предлагать избрать вас на съезде членом ЦК, а затем на пленуме – секретарем Центрального комитета по пропаганде. Что вы на это скажете?

Его лицо на мгновение осветилось улыбкой, что выражало крайнюю степень расположения к собеседнику. Стукалин пишет в своих воспоминаниях, что он искренне отказался от высокого поста и предложил вместо себя Зимянина.

Суслов выслушал его молча и заметил:

– Хорошо. Мы подумаем и еще раз вернемся к этому разговору.

На следующий день во время перерыва на съезде Стукалина соединили с Михаилом Андреевичем:

– Мы тут посоветовались и решили согласиться с вами. О нашем разговоре – молчок! Понятно?

Видимо, в тот же день в комнату, где сидели руководители редакционно-издательского аппарата съезда, Зимянину позвонил Брежнев. Смысл разговора был ясен. Михаил Васильевич положил трубку. Присутствующие приготовились его поздравлять.

Но Зимянин сказал:

– Никакого разговора не было, вы ничего не знаете.

Михаила Васильевича Зимянина считали либералом и прогрессистом. Ни тем, ни другим он не был. Когда в марте 1976 года его избрали секретарем ЦК, поздравляя Зимянина, Александр Бовин выразил надежду, что неприятных сюрпризов по идеологической части не будет.

– Выше головы не прыгнешь! – обреченно ответил Зимянин.

«Да он, по-моему, и не прыгал, – записал Бовин. – Наоборот. Стал ходить пригнувшись, ниже головы».

Кинорежиссер Эльдар Рязанов вспоминал разговор с Зимяниным:

«Прежде чем я попал к нему на прием, я месяца три пробивался через референта. Встреча все откладывалась и откладывалась. У меня, собственно, была одна просьба – разрешить