по тарелкам ложками стучит в столовых рабочих кое-где. Это еще ничего! А вот если не по тарелкам да не ложками начнут стучать, тогда они, – он кивнул в потолок, – почувствуют.

И обратился к Фирсову и Чивилихину:

– Да вы пейте, пейте, это же французский коньяк, лучший. Вы это ведь, говорят, умеете делать.

«Грандиозное заседание редколлегии “Нашего современника”, – записывал в дневнике писатель Юрий Маркович Нагибин в октябре 1971 года, – превратившееся прямо по ходу дела в грандиозное пьянство. “Помянем Феликса!” – так это называлось. Недавно назначенный редактором “Молодой гвардии” наш бывший шеф, Феликс Овчаренко, тридцативосьмилетний красивый и приятный парень, в месяц сгорел от рака желудка…

На редколлегии как всегда прекрасны были Виктор Астафьев и Евгений Носов, особенно последний. Говорили о гибели России, о вымирании деревни, все так откровенно, горько, по-русски. Под конец все здорово надрались… Кончилось тем, что Женю Носова отправили к Склифосовскому с сердечным припадком».

Несмотря на общие, казалось бы, идеалы, «русистам» было не чуждо желание оттеснить конкурентов, захватить хлебные должности. Даже в своем кругу менее талантливые пытались утопить более талантливых.

Новый главный редактор журнала «Молодая гвардия» Анатолий Степанович Иванов пришел к заместителю заведующего отделом культуры ЦК Альберту Андреевичу Беляеву, отвечавшему за литературу, с жалобой:

– Присудили Валентину Распутину Государственную премию. А разве надо было повесть о дезертире из воюющей Советской армии так поддерживать? На чем воспитывать патриотизм у молодежи будем? Разве дезертир может служить примером любви к родине?

Речь шла о повести Валентина Григорьевича «Живи и помни». Повесть входит ныне в школьную программу… Похоже, за этими рассуждениями крылась обида: почему премию дали ему, а не мне?

Известный литературный критик Игорь Александрович Дедков, который жил в Костроме, побывав в одном московском издательстве, записал в дневнике:

«Вот оно – русское, национальное издательство. Нигде в Москве (в редакциях) я не чувствовал себя так плохо, как у них. Они не умеют уважать людей и не хотят уважать их; они не скрывают своего безразличия к “чужим”, они любят только “своих”, и к этой любви примешана корысть. Вот и все принципы; им бы “кулачное право” вместо всех прочих прав, и тогда бы они навели порядок и выяснили бы ваш состав крови и наличие еврейской примеси».

Дедков добавил с горечью: «Вся их пресловутая русская партия пронизана духом торгашества, то есть беспринципна, пронизана стремлением к должностям, карьере, заражена куплей-продажей, приятельством и прочим».

Такие же настроения охватили и партийный аппарат. Игоря Дедкова сватали на работу в журнал «Проблемы мира и социализма», который издавался коммунистическими партиями и выходил в Праге.

Он записал в дневнике в январе 1979 года:

«Когда был в Цека на приеме у К. Зародова, шеф-редактора “Проблем мира и социализма”, он спросил меня, кто по национальности моя жена?

– Кто вы я вижу, – сказал он, – а кто она?

Пришлось рассказать и успокоить».

Интересовавшийся национальностью жены будущего сотрудника журнала Константин Иванович Зародов – крупный идеологический чиновник, кандидат в члены ЦК КПСС, до перевода в журнал трудился первым заместителем главного редактора «Правды».

Конечно, Михаила Андреевича Суслова не могли не беспокоить такие взгляды его подопечных – как и всё, что нарушало мнимое единство советского общества. Тревожило его и стремление «русистов» к созданию собственных организаций, завоеванию ведущих позиций в культуре.

Валерий Ганичев:

«Как-то сам собой возник центр людей, занимающих определенные должности и владеющих русским национальным сознанием. Нам надо было как-то сорганизоваться, как нынче говорят, найти “крышу”. Я предложил создать советско-болгарский клуб творческой молодежи. Все ключевые позиции в клубе заняли мы».

В редакциях некоторых литературных журналов и издательств печатали и издавали только своих. И ненавидели тех сотрудников партаппарата, которые не являлись их единомышленниками.

«10 ноября 1982 года умер Брежнев, – записал в дневнике Михаил Лобанов. – Через день я пришел в Литинститут, чтобы оттуда вместе с другими (обязаны!) идти в Колонный зал для прощания с покойным. На кафедре творчества я увидел Валентина Сидорова, – как и я, он работал руководителем семинара. Он стоял у стола, более чем всегда ссутулившийся, отвислые губы подрагивали. “Пришел к власти сионист”, – поглядывая на дверь, ведущую в коридор, вполголоса произнес он и добавил, что этого и надо было ожидать при вечной взаимной русской розни».

Председатель Госкомитета по делам полиграфии, издательств и книжной торговли Борис Стукалин вспоминал:

«Андропов очень остро, даже болезненно реагировал на проявления антисемитизма (хотя для этого серьезных оснований, на мой взгляд, не было), но не слышал, чтобы даже в мягкой форме осуждал просионистские, деструктивные по своей сути настроения известных деятелей литературы, науки, искусства».

Борис Стукалин, видимо, не имел возможности вникнуть в работу пятого управления КГБ, в состав которого входил целый отдел «по борьбе с сионизмом». И напрасно подозревал Юрия Владимировича в защите «сионистов».

Сотрудникам партийного аппарата и ведомства госбезопасности ясна была острота национальных проблем. Но они чувствовали, что теряют контроль не только над либеральной частью общества, но и над противоположным флангом, который ненавидел режим за разрушение вековых традиций. Причем аппарат не знал, как быть с этим флангом. Критиковать «русистов» не хотелось – вроде как свои. По рукам били только тех, кто выходил за рамки, позволял себе то, что аппарат разрешать не хотел. Наказывали тех, кто пытался создать нечто вроде организации, и тех, кто говорил, что Брежнева нужно убрать из Кремля, потому что «у него жена еврейка». Нападки на Генерального секретаря не прощались, но на многое смотрели сквозь пальцы.

«Отмечали в Вологде юбилей Василия Ивановича Белова – его пятидесятилетие, – рассказывал литературный критик Олег Николаевич Михайлов. – После торжественной части в областном театре, застолья в каком-то большом помещении (кажется, в обкомовской столовой), собрались на другой день у него дома. Тосты. Разговоры.

Владимир Солоухин рассказывал, как во времена, когда он служил в охране Кремля, готовились снимать с Кремлевских башен звезды и вместо них устанавливать орлов.

– Сталин хотел объявить себя императором, уже все было готово, – плыл над столом солидный окающий голос.

Кто-то выкрикнул “Многая лета!”, подхваченное тут же рассказчиком и умноженное монархической здравицей, кажется, к неудовольствию сидевшего рядом с Беловым председателя облисполкома».

Если областной чиновник и был недоволен, это никак не повредило монархистам с партийными билетами.

– Почему меня не посадили? – удивлялся много позже поэт и прозаик Владимир Алексеевич Солоухин в интервью, опубликованном в «Комсомольской правде». – По-моему, ко мне хорошо относился Андропов. Мы встретились в Венгрии в пятидесятых. Я – молодой журналист. Он – молодой дипломат. Познакомились, выпили. Я сам замечал здесь не раз: обкладывали агентурой, стучали и сами удивлялись, почему не берут Солоухина. Видно, Андропов глушил…

Позволю себе небольшое отступление.

На меня сильное впечатление произвел космонавт Андриян Григорьевич