в тебя, но еще и в то, что от живота и жопы можно избавиться, делая упражнения на живот и жопу.

Кстати, с письмами к тебе — та же жопа. Чем больше я отвечал на них, тем их становилось больше. Это было похоже на конкурс по поеданию пиццы, где победителю дают пиццу.

И знаешь, что я еще понял?

Все верующие в тебя похожи друг на друга, каждый не верующий в тебя — не верит по-своему.

А еще среди тысяч одинаковых писем верующих в тебя людей я нашел письма, которые мы написали тебе — когда еще маленький бог был жив, а в мире не было ничего, кроме дождя.

Русский еврей Поллак написал, что

А марокканский еврей Иона написал:

Неправильно верующий в тебя Ицхак написал,

А еще было письмо от маленького бога без сисек. Сержант Армии обороны Израиля Светлана Гельфанд написала:

Потом густо-густо зачеркнула это, а потом снова написала:

Там и мое письмо было. Но я его даже открывать не стал. Я ж его не тебе написал, а себе. А в тебя я не верю, хотя давно потерял веру в свое неверие. Но у меня к тебе просьба: пусть у маленького бога вырастут сиськи. Я не знаю, что там у тебя и как все устроено, не знаю, есть ли там что-то вообще, но пусть у маленького бога вырастут сиськи.

Каждый не верующий в тебя не верит в тебя по-своему.

Каждый верит в того бога, которого заслуживает

А ведь ты тоже не веришь в себя. Может, из-за того, что ты слово это самое забыл; ну, то, что в начале было, а может, еще из-за чего. Может, тебе просто верить не в кого. Вот ты и не веришь.

А ведь верить надо. Хотя бы в себя. Мы же, люди, и тебя-то изобрели, когда в себя верить перестали. Вот и придумали тебя. По образу и подобию. Книжки про тебя писать начали. Помнишь: в начале сотворил Бог небо и землю. Это про тебя. Дальше там: сначала было Слово, потом слов стало много, и разуверившиеся в себе люди составили из этих слов молитвы. Тебе. Чтобы верить в тебя одинаково.

Трудно верить одинаково в то, что каждый видит по-своему. Точнее, не видит. И тогда люди изобрели твоих пророков, чтобы эти пророки могли видеть тебя. Ну или хотя бы слышать. И вот тут-то и начались проблемы: ты каждому из пророков шепнул на ушко, что именно он и есть единственный истинный пророк. Ну или люди, придумавшие тебя и пророков, придумали, что придуманный ими ты шепнул конкретно этому придуманному ими пророку, что именно он — истинный пророк. И именно этот придуманный людьми пророк и расскажет людям, как им верить в придуманного ими Бога. Воистину и во веки веков. А может, люди придумали тебя, чтобы правильно убивать неправильно верующих в тебя. Араб убил маленького бога без сисек, а Ицхак убил араба. А Иона захотел помочь тебе и пошел в крави. Убивать.

Невозможно поверить, что если ты есть, то ты действительно сказал: убивайте всех, чья вера отличается от вашей, — как нас уверяют твои пророки. Такое мог придумать только человек, причем безумный. И не просто безумный, а безумный так, как может быть безумен Бог.

А может, просто мы верим в того Бога, которого заслуживаем.

Ицхак прислал еще одно письмо. Уже из тюрьмы. Верующий в тебя еврей Ицхак написал:

А русский еврей Поллак уже не просто развозил проституток, а привез несколько девочек из России и начал собственный бизнес.

А марокканский еврей Иона начал убивать. Это называлось антитеррористическая операция. Люди хотели убивать тех, чья вера в тебя отличалась от их веры, и Иона убивал этих людей.

А Ицхак написал:

Каждый верит в того Бога, которого заслуживает.

Пена дней

Все думают: вот придет время, а время только уходит. Дни оседали медленно, словно пивная пена, скрывающая шапкой терпкую влагу смысла. Так прошел месяц. Или два. Не помню. Все было погружено в туман, покрыто пеной, пеной дней, которые оседали медленно на Иерусалим, и без того покрытый пятнами святости и грязью тысячелетий. Ну или наоборот: грязью святости и пятнами тысячелетий.

Лабрадор Экклезиаст не объявлялся, Даша не брала трубку. Я работал на почте и отвечал на письма к тебе. Вот только я не знал, что ответить Ицхаку и Ионе. Я даже не знал, что ответить Поллаку. Я же не Бог. Я даже не знал, есть он или нет.

Кто-то подсчитал, что Родион Раскольников должен был пройти до дома старухи-процентщицы семьсот тридцать шагов.

Дорога от моей полуторакомнатной квартиры на Дорот Ришоним, 5, до отделения почты, что на улице Агриппа, 42, была длиннее на пятьдесят шесть шагов. Ровно семьсот восемьдесят шесть шагов. В израильский понедельник — хотя у всех нормальных людей это воскресенье, но в Израиле это «йом ришон» — день первый; так вот: в израильский понедельник дорога от моей полуторакомнатной квартиры на Дорот Ришоним, 5, до отделения почты, что на улице Агриппа, 42, — это восемьсот десять шагов. Если с похмелья в йом ришон — то восемьсот двадцать семь. А может, у нас с Раскольниковым шаги были разные. Не знаю. Но я каждый день, ну, кроме шабатов, проходил эту дорогу.

Конец — в самом начале, но все же ты идешь дальше. Идешь из туда в никуда, плывешь сквозь туман, как в фильмах Белы Тарра, а из-за угла всплывают невидимые кафешки с швармой, пророки; камни, по которым ходили пророки, хеци пита, бэвакаша, Аллах акбар, в следующем году в Иерусалиме, тасим кцат хумус.

Запахи, слезы, сперма, слова;

свет, который всегда темнее любой тьмы;

упреки, молитвы, святотатство так же священно, как и святость;

некудоты, проклятия, ныне и присно и ой, то есть блядь;

тфилины, кресты, четки; музыка будет играть, а мы будем уже мертвы;

ладан, Hugo Boss, мирра; может, ты перестанешь трахать мне мозги и трахнешь меня по-настоящему; я тебя ненавижу — я так молюсь;

шекели, рубли, цифры; без анала, всё в презервативе;

суры, свитки, перезвоните позже, помнишь, ты когда-то верил в жизнь;

письма