вопль, отразившийся от бездушных стен просторной гостиной, что всегда казалась ей клеткой, но сейчас скорее напоминала камеру смертников.

Полная безысходность. Глубокое, беспросветное отчаяние. Она бессильна против него, мужчины вдвое крупнее, мужчины, чья ярость и больная одержимость застилают глаза. Отныне он знал последнюю, самую важную ее тайну и теперь точно не отпустит. Не даст вздохнуть ни ей, ни ребенку. Ее ребенку. Тому крошечному существу, поддерживающему жизнь в ее никчемном теле, тому, ради которого она снесла многое, но больше не могла. Ни за что не могла рисковать малышом. Это была грань.

Бежать некуда. Мужская фигура надвигалась подобно громовой туче, крупные ноздри гневно раздувались, во взгляде искрились злостные молнии. Он терял способность сдерживать себя, а вкрадчивый стальной тон сильнее разгонял мороз по ее коже:

– Не делай глупостей, Беатрис. Ты пропадешь без мужчины рядом. В моем доме вы ни в чем не будете нуждаться.

– Нет… нет… нам ничего от тебя не нужно, но ты никогда и не спрашивал, да, Леон?! Никогда не спрашивал, чего я хочу, – беспомощно всхлипнула она, пугливо вжавшись в стену, но вскипевший в крови адреналин подталкивал высказать все. Все, что накипело за то отвратительное время, когда он держал ее в тисках своей непрошеной и извращенной заботы. – Всегда были только твои прихоти, твои больные желания, в которых ты боялся признаться даже себе! Ты чертов маньяк, Чемберс! Если Бог есть, то я благодарю Его за то, что у тебя не стоит, что ты не можешь причинить мне еще больше боли! Просто оставь меня, психопат!

– Сука! – взревел мужчина, вмиг сократив расстояние.

Цепкими пальцами он вонзился в ее шею, перекрыв кислород. Крепче сдавливал горло, заставляя Беатрис беспомощно сипеть в ответ на его неконтролируемый поток гнева.

– Паршивая неблагодарная овца! Да ты должна ползать на коленях и умолять меня, Беатрис. Умолять, чтобы я не бросил тебя и твоего нерожденного выродка обратно в ту грязь, откуда ты вылезла!

С неистовым наслаждением он наблюдал, как ее бессильная ненависть стекала слезами по бледневшим щекам и синеющим губам, жаждущим воздуха. Не испытывал ни капли боли, пока ее ногти впивались в грубую кожу его ладоней, стискивающих горло. Вдавливая ослабшее тело в стену, Чемберс бормотал отвратительные, оскорбительные слова, но она уже почти не слышала.

Слышала лишь шумящую кровь в ушах, ощущала, как разгорались легкие от недостатка воздуха, как перед глазами все меркло, пока не исчезли ненавистные ей асфальтовые глаза, источавшие желчь.

Последние секунды, порывы вдохнуть, и ее тело ошпарило порцией адреналина, последней отчаянной попыткой.

Немеющими пальцами Беатрис нащупала металлический холод предмета на тумбе в паре футах от нее и одним рывком схватилась за него как за слепую надежду.

Заложенные уши пробило мощным грохотом. И еще одним, прежде чем до нее донесся крик, вырвавшийся из собственной глотки. Откашлявшись, она наконец смогла вдохнуть. Тьма перед глазами стала рассеиваться, и девушка не поверила увиденному.

Вместе с несдержанным всхлипом трясущиеся пальцы выпустили статуэтку Фемиды[20]. Та рухнула на дощатый пол и покатилась, пока не остановилась у распластавшегося мужского тела.

Шокированной девушке не удавалось отвести взгляд от медленно расплывавшегося багрового пятна на темном полу. Вместо ненавистного ею аромата геля, которым он всегда укладывал свои волосы, – кровь и металлический запах. Всегда пугавшие ее пустые глаза были сомкнуты, как в глубоком сне, а вызывавший колкую морозь на коже голос наконец умолк. И лишь тогда она посмела возразить:

– Меня зовут Сара, чертов ублюдок. Сара, а не Беатрис, мать твою!

Ответа на ее отчаянный выкрик не последовало. Мужчина даже не пошевелился. Но она все равно боялась даже моргнуть, все еще ощущая угрозу, исходящую от Чемберса.

Сползая по стене, Сара обхватила колени и сжалась, уставившись на лежащее рядом тело. Он не выглядел мертвым. Но разве она знала, как должны выглядеть мертвые? Самое неживое, что ей доводилось видеть, – это собственное отражение в зеркале. День ото дня, с тех самых пор, как некто впервые решил, что имеет право использовать ее для собственных низменных потребностей. И Чемберс сделал это снова, пускай иным способом.

Неизвестно, сколько она так просидела, вслушиваясь в едва уловимое дыхание в попытках разобраться, чье оно: ее собственное или того, кто лежал на полу и не подавал признаков жизни? То и дело казалось, что его широкая грудная клетка едва заметно поднималась, настолько слабо, медленно, что Сара сомневалась, не играл ли с ней ее разум, охваченный нескончаемой тревогой?

Даже в таком беспомощном состоянии Чемберс наводил ужас и паническое отвращение, окольцевавшие ее тело стальными объятиями. Казалось, стоит ей сдвинуться с места или попытаться сделать хоть что-то – он тут же очнется. Раскроет глаза, схватит ее и сделает еще больнее, чем когда-либо прежде…

Режущий импульс в теле и собственный вскрик вывели из оцепенения. Ее дрожащие руки обвили округлый живот, охваченный болезненными ощущениями, а из потухших глаз хлынули горькие слезы, когда взгляд Сары упал ниже. Платье между ее ног медленно пропитывалось кровью. В клочья истерзанное сердце лишилось последней надежды.

– Нет… нет… нет… прошу… только не это. Только не он… – бессильно всхлипывала она, сминая в кулаке испачканную ткань.

– Сара! Боже… – родной голос выволок из истерики.

Появившиеся ниоткуда янтарные глаза осматривали ее с неподдельным страхом, а теплые руки касались щек, удерживая в сознании.

– Сара, ты ранена? Чья это кровь? Скажи что-нибудь… – умоляла Ви, не сдерживая слез от измученного вида сестры.

Боли не утихали, уши закладывало, а тело слабело и угасало, отвергая жизнь.

– Господи… Он мертв… – едва связно шептала Сара.

– Кто?

– Мой малыш…

Глава 32.

Мы облажались

Avaion – I Dont Know Why

Жалобный писк прибора нарушал гудящую тишину в палате. Вивьен сжалась в кресле, потеряв счет времени. Холодный больничный свет резал воспаленные глаза, устремленные в одну точку, а удавка вины крепче затягивалась вокруг шеи.

Как помочь сестре? Как посмотреть ей в глаза, когда та очнется? Как вести себя теперь? Как быть, когда разум Вивьен шипами пронзала уйма острых вопросов, на которые могла дать ответ лишь Сара? Сара, которая сейчас без сознания лежала на койке с иглой в худощавой руке и следами от мерзких пальцев похитителя на шее?

– Знаю, что ты не ешь, когда нервничаешь, но ты ничего не ела со вчерашнего дня, – послышалось справа.

Вивьен не заметила, как Миллс вошел в палату и протянул ей какой-то сэндвич, наверняка из больничного автомата. Но не упустила,