Он заверил меня, что иорданские солдаты будут сражаться вместе с нами в Афганистане. Однажды мы встретились наедине на его террасе, обсуждая, что Центральное командование может сделать, чтобы помочь Иордании с беженцами, прибывающими из Сирии. Всегда любопытный, я решил расспросить короля о его работе.

— Каково это — быть королем? — Спросил я. — Никогда им не был.

Он рассмеялся и махнул рукой на стопку бумаг.

— На самом деле я пишу статьи, — ответил он. — Я должен объяснять своим людям, почему они должны голосовать независимо, так, чтобы это соответствовало их интересам… Я не могу просто отдать приказ, чтобы все было сделано. Мне нужно, чтобы мои люди были со мной.

Для тех, кто сомневается, что реформа могла произойти, — я увидел лидера-слугу в действии.

Волнения, вызванные «арабской весной» 2011 года, перешли на следующий год. К середине 2012 года в Сирии разгорелась кровавая гражданская война, а в Ливии, соседней с Египтом стране, воцарился полный хаос. Уловив возможности, «Аль-Каида» начала действовать в Йемене, талибы продолжали наступать в Афганистане, а Иран разжигал подрывную деятельность и терроризм по всему региону, от Средиземного до Аравийского моря, одновременно усиливая асадовскую кампанию геноцида в Сирии. Надежды «арабской весны» оказались миражом, разочаровавшим многих.

Сотрудники министра Панетты попросили меня выступить с обновленной информацией на заседании Совета по оборонной политике — избранной группы бывших чиновников, допущенных лично министром обороны к секретной информации. Я не был инициатором подобного рода встреч, но мне это было выгодно, поскольку я имел возможность получить их мудрый и сдержанный совет по более широким вопросам, которые не стал бы регулярно поднимать перед своими подчиненными. Когда я объяснял некоторые варианты развертывания сил и средств, бывший министр обороны Джеймс Шлезингер задавал мне вопросы.

— Извините, — сказал он, — но я хотел бы услышать о более широкой стратегии, стоящей за этими развертываниями. Куда мы идем и какова конечная цель?

Полагая, что мы с коллегами говорим об общей обороне, я ответил прямо.

— Я не знаю, в чем заключается наша интегрированная стратегия, — признался я, — и конкретно, в чем она заключается для моего региона.

Из двух часов обсуждения каким-то образом только одна цитата попала прямиком в Белый дом и рикошетом вернулась в Пентагон, вызвав там серьезное расстройство.

Позже, когда один из высокопоставленных чиновников Министерства обороны попытался пожурить меня за то, что я «открыто общаюсь с болтливым классом» (весьма странное описание доверенного совета по политике при министре от одного из его собственных сотрудников), я его проигнорировал. Со всей очевидностью стало ясно, что я должен был тихо сидеть на заднем сиденье автобуса, пока он катился со стратегического обрыва.

В неспокойные времена разумная политика и четкие стратегические принципы для достижения наших целей особенно необходимы. После того как они поддержали нас в трудную минуту после терактов 11-го сентября, я не хотел публично поносить наших ближневосточных друзей. Я считаю, что мы должны хвалить наших друзей на публике, недвусмысленно заявляя о своих ценностях, а в частном порядке совершенно откровенно говорить о потенциальных преимуществах перемен. Это самый продуктивный способ позволить другим принять то, что мы предлагаем и представляем сами.

Мне постоянно приходилось спорить с теми в нашем правительстве, кто хотел, чтобы права человека были единственным критерием нашей внешней политики. Мы не всегда оправдываем наши идеалы. Арабские монархии и сильные лидеры не реформировались теми темпами, на которых настаивали наши идеалисты прав человека, но те страны, которые поддержали нас после 11-го сентября, имели гораздо лучшие показатели, чем враждебные, деспотичные режимы, такие как Иран и Сирия. Ожидать, что страны без демократических традиций, лишь недавно вырвавшиеся из-под ига колониализма, примут демократию на том уровне, которого требовали некоторые лица в Вашингтоне, было основано на совершенно нереалистичном представлении о темпах культурных изменений. Мы должны были мыслить категориями поколений, а не месяцев. Слишком быстрые перемены могли привести к полному хаосу; лучше бы мы спокойно и твердо поддерживали такие темпы перемен, которые не вызывали бы предсказуемой бурной, даже вулканической реакции — противоположной тому, что мы задумали. В то же время я отстаивал ценности, которые отстаивает Америка, даже если это доставляло неудобства нашим партнерам. Если я хотел, чтобы они меня слушали, я должен был уважать их достоинство на публике. Но я известен своей прямотой, и был очень прямолинеен — в частном порядке.

Публичное унижение не изменит поведение или отношение наших друзей в положительную сторону. В международных делах нам часто приходится выбирать меньшее из двух зол, балансировать между идеализмом и прагматизмом. Лучше иметь друга с глубоко укоренившимися недостатками, чем противника с устойчивой враждебностью. Мы по-прежнему убеждены в сильных сторонах нашей собственной демократической модели. У Америки есть две фундаментальные силы: сила запугивания в отношении наших противников и сила вдохновения в отношении наших друзей и единомышленников повсюду. Ничто не может вдохновить других так, как наша способность заставить нашу собственную демократию работать.

Чтобы понять, что могло бы произойти, если бы египетские военные не подчинились воле миллионов египтян на улицах, достаточно взглянуть на Сирию. В 2011 году сунниты и курды — составлявшее подавляющее большинство населения этой страны — поднялись на демонстрации против тиранического правления режима Башара Асада. Военные, верные Асаду, а не народу, открыли огонь по безоружным демонстрантам и продолжали массовую резню до конца того года. По различным оценкам, погибло более ста тысяч мирных жителей, еще миллионы бежали.

Весной 2012 года я посетил лагеря беженцев, которые Иордания возвела для тех, кому удалось спастись. Эта страна была вынуждена выделить 20 % всего своего военного бюджета, чтобы обеспечить палатками и едой 150000 несчастных, у которых не осталось ничего, кроме рваной одежды на спине. Среди рядов полотняных палаток я видел человеческие последствия жестокости режима Асада. Возможно, двое из каждых пяти человек имели ранения. Я видел беженцев во многих уголках мира, но никогда не был так травмирован, наблюдая за теми, кто находился в этих лагерях.

Центральное командование внимательно следило за запасами химического оружия Асада, и мы улавливали признаки того, что он готовится применить его против собственного народа. Какими бы ужасными ни были его кровавые репрессии, применение химического оружия было еще более отвратительным. После ужасного ущерба, нанесенного им в Первой мировой войне, даже Гитлер не захотел использовать его на поле боя в следующей мировой войне. Десятилетиями ранее отец Асада использовал химическое оружие, чтобы подавить восстание, и чтобы не допустить повторения этого, в августе президент Обама выступил с жестким предупреждением. «Для нас это “красная линия”, — сказал он. — Наступят огромные