По дороге в Руан нам то и дело попадались свидетельства недавних боев, от многих домов остались одни фасады. Величественный, прославленный Клодом Моне Руанский собор был одним из тех зданий, что уцелели во время войны. Пол велел мне свернуть на боковую улицу и указал на похожий на бункер дом. Это было совсем не то, что я ожидала увидеть.

Мы шли по тропинке к крыльцу, я поддерживала Пола и рассматривала дом. Холодный и какой-то отчужденный, он действительно напоминал некое военное сооружение. Это все немцы навязали Франции отвратительный стиль баухаус.

А еще меня волновало, выйдут ли соседи поприветствовать Пола? Как они ко мне отнесутся? В конце концов, Рина выросла в этом доме, здесь они жили вместе с Полом. Есть ли у них друзья среди соседей? Какая-нибудь пара, которая горюет о Рине?

Мы ступили в прихожую, потом по шажочку прошли в гостиную. Дома было мало света, но на стенах висели яркие пейзажи Прованса. Я подумала, что надо спросить Пола, не согласится ли он пожить в квартире моей мамы? Там было чудесно – утром солнце заливало светом комнаты, пастельного цвета деревянные панели на стенах и всякие безделушки, которые мы с мамой находили на блошином рынке и в антикварных лавках. Мой комод в стиле Людовика Шестнадцатого. В кухне – металлический садовый столик конца прошлого века. Мама немного помешалась на жуи, но все было очень мило. Требовалось лишь избавиться от пыли.

Я помогла Полу подняться по ступеням. Наверху мы прошли через уютную комнату с обитыми желтой тканью стенами в хозяйскую спальню Пола и Рины.

Кровать с белым стеганым одеялом и подушками с наволочками из сине-белого тика была маловата для такого высокого мужчины, как Пол.

Вечером я пододвинула кресло к кровати и смотрела, как он спит. Потом прикорнула на диване у окна.

Незадолго до рассвета Пол позвал:

– Рина?

– Нет, Пол, это Кэролайн.

– Кэролайн? Мне так холодно.

Я укрыла его своим одеялом.

– Я подумал, что в госпитале, – сказал он.

– Нет, дорогой, ты дома.

Он заснул раньше, чем я успела договорить эту фразу.

Я чувствовала себя немного неуютно, начав хозяйничать в кухне Рины. Все медные кастрюли по-прежнему сверкали. На полках аккуратно сложены стопки наглаженных салфеток. Во Франции было плохо с продуктами, а мясо и овощи совсем трудно достать. Поначалу я импровизировала. На продуктовые карточки можно было купить немного картошки, вялой морковки и хлеб. Люди в основном питались жидким супом и тостами. Потом я обнаружила в мамином кухонном шкафу настоящий клад: патоку, овсяные хлопья и чайные пакетики. А спустя еще какое-то время узнала – на черном рынке можно купить все, что захочешь, были бы деньги.

Каждый день я давала Полу приготовленное по рецепту моей прабабушки Вулси питье, с помощью которого она ставила на ноги раненных в битве при Геттисберге солдат. Ну и еще в мое меню входило несколько блюд по ее рецептам, в их числе: крепкий бульон, эгг-ног и рис с патокой. Я сказала Полу, что это любимые блюда моих предков из Новой Англии по женской линии. Благодаря им он с каждым днем набирался сил.

– Может, тебе станет легче, если ты расскажешь мне о лагере? – предложила я как-то вечером.

– Я не могу об этом говорить. Понимаю, ты из лучших побуждений…

– Ты должен хотя бы попробовать. Начни с той ночи, когда тебя забрали из дома. Совсем чуть-чуть.

Пол долго молчал, но потом все-таки заговорил:

– Они пришли без предупреждения. Наверное, думали, что я хорошо отнесусь к их предложению. Рина тогда слегла с простудой. Привезли меня в штаб-квартиру и очень мило сообщили, что хотели бы, чтобы я снялся в парочке фильмов. Разумеется, пропагандистских. Я отказался. Они подержали меня в Париже какое-то время, а потом отправили в Дранси. Думаю, после этого они забрали Рину и ее отца. Тогда только начались облавы на евреев.

– Как они узнали о Рине?

– Они обо всех знали. Возможно, брали информацию из прошений на выдачу визы. В Дранси творились страшные вещи. Даже забирали детей у матерей.

Пол низко наклонил голову и прижал ладонь к губам.

– Прости. Наверное, для тебя это слишком тяжело.

– Нет, ты права. Мне надо выговориться. Нацвейлер. Ты не поверишь…

– Это в Эльзасе? Рожер предполагал, что ты мог там оказаться.

– Да, в Вогезах. Многие умирали просто от холода на большой высоте. Я был таким малодушным. Молился, чтобы Бог забрал меня к себе. Часть лагеря мы построили сами. Новые бараки и… – Пол хотел поднести чашку с чаем ко рту, но не стал пить и поставил чашку на блюдце. – Давай доскажу потом.

– Конечно. Тебе полегчало?

– Наверное.

В тот вечер, укрывая Пола одеялом, я чувствовала себя счастливой – мы добились прогресса.

Днем восьмого апреля я, стоя по щиколотку в ручье за домом Пола, собирала растущий вдоль берега водяной кресс, любовалась цветущим каштаном и глицинией. Пурпурная наперстянка, которую я холила и лелеяла в Коннектикуте, здесь росла повсюду, как самый обычный сорняк. Я услышала, как Пол насвистывает в доме, и улыбнулась. Мужчины насвистывают, когда они счастливы. По крайней мере, с моим папой было именно так.

И вдруг свист оборвался.

– Кэролайн! – крикнул Пол.

Я побежала по траве на его голос.

Упал?

Сердце бешено колотилось в груди. Я влетела в кухню и, оставляя мокрые следы на полу, вбежала в гостиную.

Пол целый и невредимый стоял рядом с радиоприемником.

– Де Голль, – произнес он.

Я перевела дух и успела услышать, как генерал де Голль объявил об окончании войны в Европе:

Честь и слава! Честь и слава во веки веков нашим армиям и их военачальникам! Честь и слава нашему народу, который не сдался и не дрогнул в дни самых тяжелых испытаний! Честь и слава объединившимся народам, кровь, страдания и надежды которых слились с нашей кровью, с нашими страданиями, с нашими надеждами и которые сегодня празднуют победу вместе с нами!

О! Да здравствует Франция!

Мы вышли в сад перед домом и услышали звон колоколов Руанского собора.

– Просто не верится, – пробормотала я.

Да, мы знали, что Акт о безоговорочной капитуляции Германии был подписан накануне, седьмого мая, но осознание того, что это свершилось, пришло, только когда услышали речь генерала де Голля, а наши соседи выставили триколоры в окна и загудели клаксонами своих автомобилей.

Война в Европе закончилась.

Я накинула на плечи мамину косынку и повезла нас в ее парижскую квартиру.

Мы распахнули окна и рассчитывали, что услышим праздничный шум, но Париж в тот день вел себя на удивление тихо, он словно обдумывал новость об окончании войны.